Убить Зверстра
Шрифт:
— Будет презентоваться новая книга. Зря я, что ли, дома сидела столько времени? — и Дарья Петровна засмеялась, довольная, что озадачила девчонок не только поимкой маньяка.
Ладно, о презентации это она так, на всякий случай сказала. Тут ей более всех самой постараться надо. И она снова задумалась, склонившись над широким подоконником, возле которого любила сидеть, делая наброски стихов или глав к книгам. Сейчас тут тоже лежала стопочка чистой бумаги и шариковая ручка. Ясенева принялась вспоминать, о чем размышляла до звонка. Ага! Так, кроме этих пяти каналов соединения с внешним миром, у нас еще кое-что есть. Что это? Как называется? Точно она сказать не могла — интуиция, предчувствие, эти ее непонятные реакции на что-то зловещее. И почему именно на зловещее? Почему радость, счастье она не предчувствовала так остро? Вопросы, вопросы…
Ведь мысль о бабушках, которую она сообщила Ирине, к ней тоже не сразу пришла. Помнится, она долго сидела на этом же месте, чертила какие-то закорючки на бумаге и до самих сумерек вспоминала старуху Жирко. Чем она ее не отпускала от себя? Допустим, предполагала Ясенева, что все сходится: Евдокия Тихоновна пришла в аптеку, увидела Григория и, испугавшись, умчалась сообщать кому-то, что «он там». Но вопрос первый: кому она спешила это сообщить? И второй, более интересный и в итоге самый главный: откуда она знала, что это опасный человек? Значит, она с ним встречалась в ситуации, недвусмысленно убедившей ее, что этот тип — маньяк.
Все мы люди, все мы — из одной плоти и крови, когда-то отпочковавшейся от Адама и Евы. Вот почему одинаковы в своей основе и умеем понимать друг друга без слов, настроившись на одну волну, вот почему иногда улавливаем далекие посылы родственной души и тогда говорим и предполагаем, думаем и рассуждаем о том, чему еще нет названия, изобретая их: параномальность, суггестия, телепатия… А дело-то, видимо, в том, что мы есть единый организм, и если заболит рука, то отдает в бок, а заболит бок, мы это чувствуем в пятке и все такое прочее.
Исходя из этого, зададимся вопросом, продолжала рассуждать Ясенева: могла ли пожилая женщина, узнавшая нечто важное о преступнике, наводящем ужас на весь миллионный город, молчать? Тут есть два варианта ситуации, влияющей на ответ: 1. ему стало известно, что она знает о нем правду и 2. он ни о чем не догадывается.
В первом случае он мог ее запугать и заставить помалкивать. Но чем можно запугать старую, больную, одинокую женщину? Взаперти он ее не держал, а из близких людей, из-за которых она могла хранить молчание, у нее почти никого не было. Внучка в Киеве — это так далеко от Новороссийска, что одному человеку, предполагаемому маньяку, никак не под силу было раздвоиться и попытаться навредить и бабке тут, и ей там. Вряд ли угрозы в адрес внучки, если он вообще так хорошо знал бабкину родню, могли подействовать на нее сдерживающе. Да, пожалуй, Жирко помалкивала бы, если б у преступника был шанс оправдаться перед законом. Тогда бы его угрозы сработали. Но мы ведь предполагаем, что бабка точно знала: он — тот маньяк, на счету которого море крови и трупов, и уйти от ответственности, чтобы потом отомстить ей, он не сможет. Нет, запугиванием он не заставил бы бабку молчать.
Тогда что? Подкуп? Ой, нет! Опять же, не тот это случай, чтобы бабке поступиться совестью ради каких-то мелких благ, без которых она привыкла обходиться. Не предлагал же он ей, в самом деле, дачу на Багамских островах! Но зачем бабке дача, и зачем ему такая бабка? Проще было бы придавить ее в темном месте.
Итак, вывод первый: преступник не был знаком с Жирко Евдокией Тихоновной ни визуально, ни лично, не знал что именно этой конкретной бабке известно о его садистских проделках.
Это подводит нас ко второму рассматриваемому случаю. Если преступник ни сном ни духом ни о чем не ведал, ни о какой опасной для него бабке не предполагал, то Евдокии Тихоновне Жирко и вовсе горе не беда: узнала что-то конкретное про разыскиваемого преступника, пошла в милицию с заявлением — и дело с концом. А еще лучше — позвонила бы. Может, увидев его в аптеке, она так и собиралась сделать, но это уже была вторая ее встреча с ним, и бабка Жирко могла с уверенностью указать на преступника и на место, где он сейчас находится. Первая же встреча, видимо, произошла непредвиденно, случайно. И бабка лишь запомнила его внешне. Хорошо. Почему же не пошла в милицию и не рассказала о своей случайной встрече, напомню, в предположении, что преступник ничего о ней не знал? Почему не навела милицию хоть на какой-то след, не постаралась помочь описанием внешности, места встречи, ситуации при которой встреча произошла?
Напрашивается вывод второй: преступник не знал, что бабке Жирко известна опасная правда о нем, но бабку что-то сдерживало от обращения в органы розыска. Значит, бабкины опасения шли не от преступника, а от нее самой — она кого-то покрывала.
Но Евдокии Тихоновны Жирко больше нет. Значит ли это, что она все тайны унесла с собой? Не считая, конечно, сказанного Ясеневой. Ох, все мы из одного теста! Представьте, что вам становится известна сенсационная правда о страшном преступлении или преступнике, но об этом никто не догадывается. Пусть у вас есть сдерживающие мотивы в отношении официальных органов. Но ведь для вас это был бы стресс, причем двойной — знать и молчать — и, как ежику понятно, негативного свойства. Такой стресс интуитивно лечится исповедью, рассказом нейтральному лицу.
Итак, вывод третий: Бабка Жирко не могла не поделиться тайными знаниями со своими подругами, не могла не излить на них свои шокирующие впечатления, пусть и в слегка искаженном виде.
И вывод четвертый: бабка о ком-то все-таки беспокоилась, раз уж не обратилась в милицию. Кто-то или что-то ее сдерживало. Хотя в последний момент она и готова была рассказать все. Да не успела.
***
Порисовав схемы и поразмыслив над ними, опираясь на собранные Ириной материалы, Ясенева решала нанести визит Марии Григорьевне, соседке и школьной подруге Евдокии Тихоновны.
Как раз совсем сошли снега, даже в темных углах, где старательными дворниками они были насыпаны кучами, и земля, словно проснувшись, задышала свободнее, расточая вокруг запахи подступающей к ее поверхности новой жизни.
Нужный дом Дарья Петровна нашла быстро, прошла к нему, не спеша, внимательно осматривая двор. В углу, под забором за которым когда-то был детский садик, выстроенный по специальному проекту в монументальном стиле сталинской эпохи, а теперь высилась частная гостиница «Императрица Екатерина», стояла ветвистая черемуха, еще не старая. Чудом уцелела хрупкая красота ее при переделке садика. Видимо, пощадили деревце за то очарование, которое оно дарит не дольше недели в году, но которое нужно людям и дорого ценится ими. Ближе ко второму подъезду стоял намертво вогнанный в землю столик со скамейками с двух сторон — наследие роскошных времен, когда полным-полно было свободного времени, и мужички после работы без разбору возраста и профессии выходили во дворы «забить козла» — потешиться игрой в домино.
Сейчас здесь сидела низенькая, полная женщина, упершись одной ногой в землю, а второй свободно покачивая в воздухе. Она оглядывалась вокруг, словно выискивала зацепки для приложения интереса, — надо было погулять, надышаться свободой и простором после зимнего сидения в квартире, погреться на солнышке, не скупившемся на предапрельское тепло, но скучно же без дела смотреть на неизменяющиеся пейзажи.
Ясенева подошла к ней ближе.
— Можно присесть возле вас?
— Давай, присаживайся. Ты что, из новеньких? В том подъезде, знаю, квартиру недавно продали. Не вы ли купили? Тогда давай знакомиться.
— Давайте, — согласилась Дарья Петровна и назвала себя. — Только я не соседка ваша, а просто прохожая.
— А к нам чего забрела?
— Не забрела, — поправила ее Ясенева, — а специально к вам пришла, Мария Григорьевна. Вот торт бисквитный с ананасом взяла для чая, мягенький.
— О, — хлопнула себя по коленям словоохотливая толстушка, — и ты меня знаешь! Нет спасу, а приятно. Всем я нужна, значит, поживу еще. А кто ж ты будешь? От меня чего хочешь?
Особенно выдумывать Дарье Петровне не пришлось, она привыкла к ситуациям знакомства, сопутствующим собиранию материала то на одну книгу, то на другую. Не проживет же человек только своим умом, да еще так, чтобы книги писать. Приходится к людям обращаться, разговаривать, обсуждать то, что их или тебя интересует. Это были для Ясеневой привычные рабочие моменты.