Убийственные мемуары
Шрифт:
Кто-то может возразить: дескать, Восточная Германия -разве это заграница?! Конечно, это не ЮАР и не США, на территории ГДР мы обладали значительным численным перевесом над вражеской агентурой. Но кто возьмется всерьез утверждать, что в разведке все решает количество? Да и Берлин – это вам не закрытый Арзамас-16, к которому иностранцев не подпускают на пушечный выстрел. Граждане ФРГ и Западного Берлина без особых хлопот получали однодневные визы и каждые выходные тысячами устремлялись в ГДР пообщаться с друзьями и близкими. Сколько из них делали это с иной целью?
Работа советского разведчика в ГДР была едва ли не самой сложной, по крайней мере, сложнее, чем в ЮАР, заявляю это без тени сомнения! Здесь, в самой развитой социалистической стране, любому непредвзятому, трезвомыслящему человеку становилось ясно, что экономическое соревнование с капитализмом проиграно, а коммунистическая идея оказалась утопией, по крайней мере, в том виде, в каком она была сформулирована классиками и претворялась в жизнь. Однако обсуждать подобные вопросы открыто было не принято. Сформулировать собственную позицию, отличную от официальной и в то же время обосновывающую колоссальную важность и ответственность нашей деятельности, мог не каждый. Большинство разведчиков оставались верными присяге, но преданность идее и верность присяге не одно и то же. Это две большие разницы, как говорят в Одессе.
Во вражеском логове некогда углубляться в идеологические диспуты с самим собой, практическая работа отнимает все силы, все время – сутки целиком. Ты видишь противника и практически всегда чувствуешь над ним моральное превосходство. Да, моральное превосходство! Кто-то опять может со мной не согласиться, – казалось бы, налицо противоречие: идея наша утопична, откуда же взяться моральному превосходству над противником? На самом деле противоречие здесь только кажущееся. Проиграв экономическое соревнование, мы не имели возможности просто взять и вернуться в лоно западной цивилизации, чтобы занять в ней достойное место. Слишком высок был уровень конфронтации, и ответственность за это лежала на США и других западных странах гораздо в большей мере, чем на Советском Союзе. В конце «холодной войны» мы были согласны на ничью, Запад же желал только победы. Перебежчики, а их, признаем, было немало и все – в одну сторону, в голос твердили: на Западе нам лучше!
Ну что ж, а ля гер ком а ля гер.
Враждующая сторона с радостью готова принять определенное число переметнувшихся и обеспечить им условия не хуже, чем своим. Но все население Союза в Германию, Израиль и Соединенные Штаты перебраться не может. Запад понимает только язык силы. И еще умеет считать деньги. Будь мы последовательны и тверды в поддержке своих союзников, мы не пришли бы к сегодняшнему плачевному состоянию. Запад осознал бы, что выгоднее уровень конфронтации не повышать, а – понижать. И он даже был близок к этому: я уверен, что «холодную войну» можно было свести вничью. Но мы ее проиграли. А от того, что по нашим улицам не маршируют натовские солдаты, а над нашими городами не развеваются чужие флаги, наше унижение, наш позор ничуть не меньше. Оккупанты не бросают наших сограждан в лагеря? Наши переполненные тюрьмы не лучше натовского лагеря для военнопленных, и большинство узников привели за решетку царящие вокруг нищета, хаос и коррупция – неизбежные спутники военного поражения. Преступление каждый совершает лично и ответственность несет персональную! Но общее количество преступников на душу населения определяется исключительно зрелостью общества, как, между прочим, и средняя зарплата. Вражеские солдаты не насилуют наших женщин? Разве?! Сколько их отправились за рубеж в поисках достойного заработка и чем они там занимаются?! Разве не военное поражение причиной тому?! На этом закончу экскурс в идеологию – не хочу быть неверно истолкованным. Пенсионеры любят ворчать, а молодежь не любит их слушать, и она в своем праве. Большинство сетований только к тому и сводится, что в юности девки были моложе.
Но я не сетую. Я объясняю свою позицию в операции с внедрением Мариуша Ковалевского на радио «Свобода». Я не хотел привлекать к ней немецких коллег. Не только по соображениям секретности, не только для сведения числа посвященных к минимуму. Отыскать в «Штази» человека идейно незашоренного было непросто, а я даже требования такого открыто высказать не мог. Ковалевский же был близок мне по убеждениям. Мы не вели отвлеченных бесед о политике, но в них не было нужды – мы поняли друг друга без лишних слов. Он повидал мир и не питал иллюзий. Он любил свою родину такой, как она есть, и готов был отдать жизнь за то, чтобы она стала лучше…"
Конечно, в более заурядных обстоятельствах Турецкий предпочел бы встретиться с банкиром Самойловым отнюдь не в Генпрокуратуре и даже не на нейтральной территории – с таким человеком, с бизнесменом уровня Самойлова, надо разговаривать там, где он (а не ты!) чувствует свою силу, принцип айкидо: будь терпелив, и труп твоего врага рано или поздно пронесут мимо. Ну или свидетеля, в данном случае не суть важно. Но он (Турецкий) еще не настолько хорошо себя чувствовал, чтобы свободно разъезжать по городу, тем более в доселе неведомые места.
А потому пришлось господину Самойлову, миллионеру, олигарху и одному из самых могущественных (по слухам) людей государства, самолично пожаловать в Генеральную прокуратуру к старшему следователю Управления по расследованию особо важных дел. Повязку с носа у Турецкого уже сняли, но синяки отнюдь не прошли, они просто вступили наконец в самую безболезненную фазу, но светились при этом замечательно. Турецкий уже привык и на подначки коллег даже внимание обращать перестал, однако перед приездом олигарха все-таки чувствовал легкий дискомфорт. Но едва Самойлов появился, Турецкий забыл о дискомфорте. Дело в том, что Самойлов был не один, его сопровождал всей Москве (а также всем центральным каналам телевидения) хорошо известный адвокат Петрушевский, с точки зрения Турецкого – юрист абсолютно заурядный, хотя и необъяснимо раскрученный: его услугами пользовались многие сильные мира сего. Вот и господин Самойлов, как выяснилось, тоже. Словом, несколько волновавшийся Турецкий, увидев Петрушевского, развеселился, потому что понял: Самойлов сам его боится. Тогда следователь, спустившись ко входу, чтобы лично встретить банкира, сразу же дружески взял его под локоть и прошептал на ухо:
– Антон Серафимович, бога ради, избавьтесь от своего цицерона, и мы с вами по-приятельски посплетничаем.
Самойлов, надо отдать ему должное, быстро уловил суть момента, повернулся к адвокату, пошептался с ним несколько секунд, после чего Петрушевский, вяло улыбнувшись, зашагал обратно к машине.
– Вот и славно, трам-пам-пам, – пропел Турецкий.
Пропуск был оформлен в считанные секунды, и они поднялись к Турецкому в кабинет. Там во временное отсутствие хозяина орудовал Мишка Федоренко: готовил все, что могло понадобиться к кофепитию. Турецкий решил продемонстрировать свою демократичность и сказал:
– Вот, Антон Серафимович, прошу любить и жаловать, следователь Федоренко, восходящая звезда Генеральной прокуратуры. – Мишка, который никогда ничего подобного о себе из уст Турецкого не слышал, только молча открыл рот. – Это он вас для меня, собственно, и вычислил, – завершил свою мысль Турецкий.
Самойлов слегка побледнел, что было немудрено: поди знай, что за такими словами скрывается. Федоренко вышел на цыпочках и закрыл за собой дверь.
Прежде Турецкому вживую видеть банкира не случалось, кажется, несколько раз по телевизору, да и в этом он был не уверен. Вроде бы молодой олигарх относился к той новой плеяде супербизнесменов, которые всегда и во всем предпочитали оставаться за кадром.
Турецкий внимательно разглядывал своего гостя, не смущаясь затянувшейся паузой. Он знал свою силу в этом кабинете, он знал, на что был способен в этих стенах, и давно потерял счет количеству расколотых тут крепких орешков. А Самойлов безусловно был из такой породы. Из досье, которое удалось на него собрать, следовало вот что.
Самойлов Антон Серафимович, 1963 года рождения. По слухам, обладает феноменальной памятью. Закончил МФТИ имени Баумана, по полученной специальности «инженер-системотехник» не работал ни единого дня. В армии не служил. Диссертаций не защищал. Чем занимался до 1991 года – неизвестно. Вот это биография! В 1991 году оказался во главе правления Гамма-банка, и с тех пор карьера его неуклонно шла вверх, иногда определенные ее этапы, связанные с крутыми политическими событиями, становились достоянием общественности, а иногда о нем забывали на целые годы. Карманных медиаимперий, подобно иным олигархам, Самойлов не создавал. В выборах не участвовал, по крайней мере, никого явно не финансировал, и опять-таки обвинениям в этом не подвергался.