Убийственные мемуары
Шрифт:
– Так вы были в курсе?
– Конечно – относительно завещания и Левитана, который как будто какой-то там поляк по имени Ян. «Вечер в Полянове». – Самойлов фыркнул. – Надо же было такое сочинить. Валентин Николаевич все никак не мог в шпионов наиграться, вот и…
– Вот и что?
– Даже не знаю. Вы не ловите меня на слове. Хотите что-то спросить конкретное – я к вашим услугам. Кстати, пока вы раздумываете над своими вопросами, я задам вам встречный. Левитана украли?
Тут Турецкому стало нехорошо.
– Ну сами посудите, – сказал Самойлов, видя такую реакцию. – Ракитского убили, так? Ракитский – пенсионер, так? Вы меня вызываете, спрашиваете
– Действительно. Хорошо, Антон Серафимович, меня интересует разговор, который состоялся между вами и Ракитским примерно полгода назад у него на кухне. В нем фигурировало имя Исаак. Шла ли в данном случае речь о картине Левитана и что говорилось конкретно?
Самойлов ненадолго задумался. Потом сказал:
– Вы имеете в виду разговор тринадцатого мая?
Турецкий заглянул в записную книжку и был вынужден отметить, что память у господина Самойлова действительно феноменальная.
– Это несложно, – объяснил Самойлов. – Я был у него дома всего дважды, оба раза в текущем году. Первый раз – в январе, следующий – в мае. В январе – это был старый Новый год, я пригласил его за город отметить одну нашу удачную банковскую операцию, а он меня в свою очередь тут же пригласил к себе домой, он знал, конечно, что я неравнодушен ко всему, что на стенки вешают, и предложил посмотреть его коллекцию. Я согласился, и не пожалел. То, что я увидел, меня впечатлило. Знаете, коллекционеры обычно, по сути своей, люди систематические, если они уж начинают какой-то путь, то стремятся последовательно его пройти. Этот педантизм у них часто превращается в занудство, увлеченность – в фанатизм, а прелесть обновления – в элемент хищничества, мародерства. Но не таков был Ракитский, и в этом была вся прелесть его коллекции. В ней была какая-то удивительная аритмия, импульсивность, искренность. И это было и в его коллекции, если вы понимаете, о чем я говорю. – Самойлов остановился, посмотрел в глаза Турецкому и сказал с некоторой досадой: – Нет, боюсь, не понимаете. Ладно, я понял, что вам от меня надо. Вы хотите услышать, были ли у меня виды на его Левитана? Да, я хотел купить «Вечер в Поленове», это правда. Кроме того, я знал еще одного коллекционера, который бы не отказался это сделать, так что первоначально я действовал от его имени.
– О ком идет речь?
Самойлов засмеялся.
– Не хотите ответить на мой вопрос?
– Знаете, мне уже приходилось слышать, что работники Генеральной прокуратуры – очень наивные люди, сейчас я в этом убедился.
– То есть вы мне не скажете?
– Нет, конечно, это же как тайна банковского вклада.
– Ладно, я все равно не понимаю, – признался Турецкий. – Так вы хотели купить картину сами или для кого-то другого?
– Если бы Ракитского не устроила цена, которую готов был предложить мой наниматель, то его место мог бы занять я.
– И вы предложили бы больше? – сообразил Турецкий.
– И я предложил бы больше.
– О каких суммах идет речь?
– Это неважно, поскольку сделка все равно не состоялась.
– Они были семизначные, эти суммы? – высказал предположение Турецкий, вспомнив, что говорил Сергей Анисимович Андреев: «Левитан на западном аукционе может стоить… не больше двух-трех миллионов».
– В первом случае – да, во втором цена могла стать на порядок больше. Не забывайте, господин следователь, я возглавляю банк, одним из основных направлений деятельности которого является приобретение произведений
– Ладно, господин банкир культуры и искусства, значит, Ракитский отказался продавать Левитана?
– Сразу и категорически.
– А не припоминаете ли еще такой картины, – Турецкий заглянул в записную книжку, это имя он запомнить никак не мог: – Мануил Хатум, работа называется «Степень отчуждения».
– Художника этого я знаю, разумеется. Очень интересный араб, жаль только, его фанатики какие-то зарезали. И про картину я такую слышал. Но только никогда не видел, да и, по-моему, у Ракитского ее не было и быть не могло.
– Почему вы в этом уверены?
– А у вас есть иные сведения? Ракитский вывесил Левитана, а араба бы стал прятать? А зачем же он меня тогда звал? Он бы непременно мне ее показал.
– То есть это известная картина?
– Весьма.
– И вы знаете, в чьей коллекции она находится?
– Скорей всего, в музее Прадо, в Мадриде, там собрана большая часть Хатума.
– Прекрасно. – Турецкий записал. – Значит, учитывая, что Ракитский был вашим консультантом как раз по вопросам современного искусства, я могу быть уверенным, что вы все знаете об этой стороне его деятельности и, следовательно, никто от вас с предложением продать картину Хатума к нему не приходил?
– Я уже сказал, что впервые слышу о том, что Ракитский владел такой картиной и…
Турецкий достал из ящика стола фотографию «Степени отчуждения» и протянул Самойлову:
– Не узнаёте? Она же рядом с Левитаном висела.
Самойлов даже лицом потемнел. Пожалуй, не играет, подумал Турецкий, пожалуй, он правда не знал. Что это меняет? Ничего. Суживает круг поисков. Значит, коллекционер арабской живописи действительно не имел к нему отношения. А впрочем, чем черт не шутит. Турецкий достал отксерокопированный портрет, нарисованный со слов Андреева.
– Этот человек вам не знаком?
– Как будто видел где-то, – сразу же сказал Самойлов.
– В Москве?
– Да.
– Есть какие-то ассоциации?
– Дайте подумать… – Самойлов молчал полминуты, потом сказал: – Его зовут Вадим. Я играл с ним на бильярде четыре года назад, в сентябре, в бильярдном клубе «Баскервиль». Думаю, он профессионал в этом деле.
– В чем, в бильярде?
– Да.
– Он зарабатывает этим себе на жизнь?
– Вы не поняли, я имел в виду – класс игры. «Баскервиль» не то место, где на этом деньги заколачивают, это клуб. По-моему, он там просто отдыхал. Дайте-ка подумать… – Самойлов сощурил глаза. – Ну да, щедрые чаевые официанту… к нему там относились как к завсегдатаю.
– Фамилию этого Вадима-бильярдиста не помните?
– Не не помню, а не знаю, – с некоторой обидой поправил Самойлов. – Больше я в «Баскервиле» с тех пор не был и соответственно его не встречал. Все.
– Спасибо, вы мне очень помогли. Теперь вернемся к Ракитскому. Скажите, Антон Серафимович, а тема продажи Левитана поднималась вами в дальнейшем?
Самойлов усмехнулся:
– Понимаю, что отдаю вам в руки готовый мотив, но вынужден сказать, что – нет, никогда. Валентин Николаевич, несмотря на весь свой дипломатический опыт, был человек довольно конкретный… э-э, не поймите превратно, не в современном, не в вульгарном значении этого слова, а в том, что формирует его облик как человека четкого и абсолютно недвусмысленного – тогда, когда он хочет таковым казаться. Понимаете?