Убийственные мемуары
Шрифт:
Возникал закономерный вопрос: с чего же тогда, собственно, считать его олигархом? Ну денег у человека немерено – это понятно. Но мало ли еще есть таких безвестных денежных мешков (кстати, видимо, не так уж и много, потому что когда год назад журнал «Форбс» издал номер, посвященный современному бизнесу в России, то тут-то и выяснилось, что Антон Самойлов, последние три года являвшийся президентом Внешторгбанка, оказывается, один из самых богатых людей в родном для Турецкого отечестве). Все-таки, насколько понимал Турецкий, слово «олигарх» означало для него помимо несметных капиталов еще и некоторую неформальную власть в обществе. Обладал ли таковой на самом деле Самойлов? Вот это был по-настоящему интересный вопрос.
При этом был еще момент, который для Турецкого в собранной немногочисленной информации показался наиболее выпуклым. С 1999 года, то есть ровно с тех пор как Самойлов стал занимать ключевые посты во Внешторгбанке, упомянутый банк стал выделяться в группе других таких же финансовых учреждений своей откровенно культуртрегерской политикой. На счету Внешторгбанка за последние три года значились организации всех мало-мальски серьезных гастролей западных эстрадных и оперных исполнителей в России. А также серьезные художественные выставки, организация регулярного международного кинофестиваля в Санкт-Петербурге, куча писательских грантов, постоянное финансирование Центра гуманитарных исследований и подобных богоугодных заведений – по мелочи еще очень много чего. По сути дела, именно господин Самойлов выжал из России Сороса – по времени приход одного и исход другого совпадали абсолютно.
Кроме того, имелась еще информация, которую Турецкий получил лично от Меркулова, а значит, доверял ей по определению. Костины источники были, как обычно, загадочны и туманны, но настолько проверены временем, что Турецкий уже довольно давно раз и навсегда оставил попытки докопаться до их, источников, происхождения. Эти сведения, как водится, нельзя было занести в протокол, но тем хуже было для протокола. Меркулов сообщил ему, что за несколько месяцев до кризиса 1998 года Самойлов, не входящий тогда в состав непосредственного руководства банка, но, вероятно, имеющий среди его членов людей, которые внимательно прислушивались к его мнению, посоветовал перевести большинство имеющихся активов, а также ставшие позднее печально знаменитыми государственные опционы в… произведения искусства, главным образом – живопись, графику и скульптуру.
Именно тогда, всего лишь три года назад, и был заложен базис грандиозной коллекции Внешторгбанка. Что произошло затем – всем хорошо известно. После грянувшего дефолта многие серьезные банки пошли ко дну, многие, но только не Внешторгбанк. Он выжил, потому что вовремя сменил одну «валюту» на другую – государственные бумаги на холсты. А курс этой валюты не был подвержен колебаниям ни при каких политических и экономических кризисах. Источник Меркулова приписывал этот ход проницательным мозгам Антона Серафимовича Самойлова. Была также информация из неподтвержденных источников, согласно которой лично господин Самойлов является едва ли не крупнейшим обладателем частной коллекции русского авангардного искусства начала двадцатого века.
– Кофе? – спросил Турецкий.
– Кофе, – согласился Самойлов.
– Или чай?
– Или чай, – с готовностью согласился Самойлов.
– Или вы вообще ничего не хотите?
– Могу ничего не пить, – опять-таки с готовностью поддержал дискуссию банкир. – Особой жажды не испытываю.
Тоже тот еще айкидист, подумал Турецкий. Все-то его устраивает, на все-то он готов.
– Антон Серафимович, какую работу выполнял в вашем учреждении Ракитский?
Самойлов задумался и ответил не сразу. Несколько минут спустя, когда Турецкий наблюдал его мимику и привык к его голосу настолько, чтобы делать какие-то физиологические выводы, Турецкий, оценив эту паузу задним числом, понял, что она была искусственной. У Самойлова была молниеносная реакция, ему вообще не требовалось времени, чтобы сформулировать в голове какую-то мысль.
– Так нельзя сказать, – наконец выговорил банкир. – Валентин Николаевич не был служащим в обычном понимании этого слова. Он был моим личным консультантом, к услугам которого я прибегал довольно нечасто.
– По каким же вопросам, позвольте полюбопытствовать? Консалтинг? Может быть, безопасность?
– Отнюдь. Я взял его как эксперта по вопросам… он неплохо знал современное западное искусство.
Ну конечно, ври больше, подумал Турецкий. У меня есть показания программиста Скобелева, который даже по телефону скрывать не стал, что проверял счета в офшорных зонах по заказу Внешторгбанка.
– Антон Серафимович, – сказал Турецкий, глядя в его холеное молодое лицо, – а вы правда помните эту картину?
– Какую? – удивился Самойлов.
– «Вечер в Полянове».
Самойлов молчал секунд десять, не отводя взгляда все с тем же расслабленным, отсутствующим выражением лица, а между тем Турецкий не сомневался, что сейчас его чудо-мозги высчитывают тактику разговора.
– Помню, конечно. Меня же просили ваши сотрудники вспомнить подпись ее автора, разумеется, я и…
– Как вы сказали?
– Я сказал – помню…
– Нет, секундочку, прошу прощения, вот перед этим – вы как сказали?
– Господин следователь, вы как себя вообще чу…
– Антон Серафимович, еще раз произнесите слово «разумеется».
Самойлов пожал плечами и сделал, как его просили, повторил слово «разумеется». Он картавил. Он картавил! В жизни встречается немало людей с дефектами речи, но Турецкий тут же раз и навсегда уверился в том, что именно разговор Ракитского с Самойловым подслушал полгода назад сантехник Василюк.
Но как же я раньше не услышал? – Турецкий быстро отмотал в уме весь нехитрый предыдущий диалог и понял, действительно буквы "р"-то там и не было, Самойлов как-то умудрялся ее избегать.
– Знаете, Александр Борисович, вы говорили, мы с вами по-приятельски посплетничаем, но я что-то этого не ощущаю, мне, извините, как-то у вас тут несколько тревожно.
Теперь Турецкий понял, почему в подслушанном сантехником разговоре собеседник Ракитского называл его по званию. И еще он понял, откуда такие пробелы в биографии Самойлова. Оттуда же, откуда и он сам, откуда и Ракитский, и Ватолин с Кузнецовым, и нынешний президент, и, кто знает, сколько еще людей в этой несчастной стране. Из органов, холера их возьми! А значит, раскапывать его прошлое, отгадывать настоящее и планировать будущее – себе дороже.
– По-приятельски, по-приятельски, – повторил Турецкий. – Я хочу узнать все что возможно об этой картине Левитана, которую Ракитский около пятнадцати лет назад вывез из Восточной Германии. Возможно, вы не в курсе, но Ракитский оставил завещание, по которому его картины наследуют крупнейшие русские музеи.
– Ну и не очень умно, – заметил Самойлов. – Лучше бы Внешторгбанку оставил, как я ему предлагал. По крайней мере, их бы весь мир увидел. Вот у нас недавно вернисаж в Нью-Йорке был, в Метрополитен-музее и в Музее Соломона Гуггенгейма. Наши картины люди во всем мире смотрят. А его что? Вот вы мне теперь говорите, что Левитана украли. Значит, я был прав, у меня бы не украли.