Учитель и его время
Шрифт:
Встретили Е. В. на кафедре тепло. Его знали и ждали: в 1958 г. он недолго уже работал здесь. Кафедра в это время располагалась на ул. Боткинской, в здании во дворе, рядом с кафедрами психиатрии и токсикологии. Кабинет у Е. В. был небольшим, с окнами на стадион. Стояла поздняя осень. Шел снег. Чернели деревья.
Долгий путь к самостоятельности был завершен. Теперь, что бы ни случилось с его сотрудниками, с больными в палатах, с сестрами на постах, он здесь был старшим. В сущности, все это было ему знакомо и раньше, но ответственность резко возрастала.
Клиника была не совсем обычной, так как помимо общетерапевтического, включала уже упоминавшиеся специализированные отделения с элементами режимности. Это требовало дополнительных познаний,
Несмотря на многокомпонентность педагогического процесса (обучались здесь все – от слушателей военно-медицинского факультета до слушателей факультета усовершенствования врачей и командного факультета с программами по ВПТ различной продолжительности и емкости), все его звенья функционировали слаженно. Большей, чем у какой-либо другой терапевтической кафедры, была вовлеченность в сферу интересов ЦВМУ МО и в сетку организационно-тактических мероприятий Академии и военных округов. Это было сложно, требовало от кафедры оперативности, частых командировок преподавателей, постоянного согласования с учебным отделом Академии и ее службами. Специфика учебного процесса предполагала постоянное присутствие преподавателей в Красном селе – полевом лагере ВМА.
Постепенно все стало управляемым. Простота и доступность Е. В. сочетались с незримо существовавшим барьером субординации, такта и уважительности, отсекавшим проявления панибратства, неделикатности, невыдержанности сотрудников. Трудность состояла в соответствии этому стилю, в воспитании потребности в максимальной производительности труда при минимуме слов и ненужных эмоций.
В 1968 г., будучи прикомандированным к этой кафедре на 3 месяца, я был свидетелем этих преобразований. Люди здесь были, конечно, разные. Но основу коллектива составляла его старшее звено.
В. М. Малышев – фронтовик, спокойный, доброжелательный человек. Говорили, что в годы войны он был в партизанском отряде. Полковник медицинской службы. В мае 1966 г. перед самым отъездом в Саратов на кафедру ВПТ. Евгений Владиславович, желая помочь мне внутренне приблизиться к предстоящей педагогической деятельности, посоветовал мне побеседовать с В. М. Тот принял меня, сразу успокоив своей широкой улыбкой, теплым рукопожатием и медленной манерой разговора. Он, не торопясь, рассказал о том, что такое ВПТ и чему она учит. Растолковал, что военно-полевой терапевт – не просто врач, а врач, знающий специфику патологии и работающий в особых, боевых условиях. Рассказывал как дитю малому… Заметив мою нетерпеливость, сказал, что всему этому вполне можно научиться, но не торопите время, и тогда – через три, а скорее всего, через пять лет действительно можно стать настоящим преподавателем военно-полевой терапии… Мне многое в его словах показалось преувеличением, а намеченная медленная перспектива роста даже раздражала. Я не понимал, почему педагогическое становление должно быть столь утомительно долгим. Я даже возражал ему. Но он только улыбался, нисколько не сомневаясь в своей правоте. И только позже, уже работая в Саратове, я не раз вспоминал о его напутствии и действительно почувствовал себя мастером своего дела лишь где-то лет через 5. Именно тогда я стал свободен в своей педагогической специальности. Настоящим учителем нельзя стать быстро. Чтобы отдавать себя другим, нужно быть очень богатым самому и постоянно накапливать в себе это богатство. Таким был мой учитель – Евгений Владиславович Гембицкий.
Позже уже я так же напутствовал молодых преподавателей. Гембицкий, спасибо ему, знал, к кому меня направить поучиться уму-разуму. Они с Малышевым дружили. Бывало, заходили в ресторан, что в гостинице «Ленинград» и за чарочкой проговаривали накопившееся. Был случай, стояли они у Финляндского вокзала, курили. Е. В. был в генеральской форме. Подошел к Е. В. какой-то пьяный и с вызовом попросил закурить. А тот, как ни в чем не бывало, запросто угостил его из коробочки и дал прикурить. Парню ничего не оставалось, как виновато поблагодарить и отчалить…
В. М. не был здоровым человеком, что-то у него тянулось с фронта, и в конце 70-х он умер.
Павел Павлович Лихушин был удивительно интеллигентен, бесконечно доброжелателен и обязателен. Тоже фронтовик и полковник медицинской службы. Бессребреник, скромный и профессионально содержательный человек. Его разделом была организация терапевтической помощи. О его порядочности и отзывчивости ходили легенды. Ленинградец, одним словом. Помню, он как-то помогал моей дочери Маше, молодому психологу, в поисках необходимых методик для диссертационной работы. И потом, уже по прошествии многих лет, неизменно справлялся у меня о ее успехах.
Николай Александрович Богданов, фронтовик, на кафедре с момента ее создания. Многие годы работал в области токсикологии ракетных топлив. Издал известную и оригинальную в своем роде монографию, посвященную этой теме. Профессор. Человек всегда общительный, оптимистичный, лидер в компании, не теряющий присутствия духа ни в каких ситуациях.
Евгений Александрович Мошкин. О нем я долгое время лишь слышал. Но в 1976 году познакомился. Это было на занятиях, которые он проводил с нами, группой преподавателей военно-медицинских факультетов, в Центре острых отравлений. Безусловно, это был талантливый клиницист, основавший школу клинических токсикологов в Ленинграде, да и в Советской Армии в целом. Фронтовик. Человек особенный – контактный, холерик, не сентиментальный. В 70-е поды провел первую и единственную тогда группу усовершенствования врачей-токсикологов. Имел большой авторитет среди обучающихся. Ревниво относился к тем, кто им не очаровывался, не особенно заботясь о педагогической дипломатии.
Григорий Ильич Алексеев, при Е. В. раньше других ставший профессором, в последующем генерал, главный радиолог МО СССР, подвижник. Именно он в 1977 г. сменил Е. В. в должности начальника кафедры. А внешне – маленького роста, худощавый, совершенно неприметный. Гражданский человек.
Были на кафедре и другие, столь же неординарные преподаватели, среди них Е. С. Копосов и Б. С. Фридлиб.
Е. С. Копосов (кстати, одним из первых в ВМА применивший гемодиализ в 1963 г.) как-то на занятии привел нам описание антидота при отравлении морфием, данное в поэме Гомера «Одиссея»:
«Близко высокого дома волшебницы хитрой Цирцеи, Эрминий (Гермес) с жезлом золотым, пред глазами моими нежданный стал, заступив мне дорогу, мне руку подавши, сказал: «Слушай, тебя от беды я великой избавить средство имею… Дам зелье тебе. Смело иди с ним… оно охранит от ужасного часа». «Чином гостей посадивши – на кресла и стулья Цирцея смеси из меда и сыра с ячменной мукой и кремнейским светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья в чашу, чтоб память у них об Отчизне пропала».
Б. С. Фридлиб – самый старший по возрасту, опытнейший преподаватель с еще довоенным стажем, прекрасно знавший механизмы действия 0В и патогенетически обоснованное лечение поражений. Славился своей энциклопедичностью. Был мастером экспромта. Афористичен. Можно привести десятки крылатых выражений, принадлежавших ему и ставших фольклором…
Были и другие, достойные памяти, – И. Н. Шастин, Савватеев, Ф. А. Колесник и др. Обо всех не расскажешь. Все они были не похожи друг на друга, и вместе составляли некий человеческий и профессиональный ансамбль, суммарной музыкальной нотой которого была – «соль».
У меня складывалось впечатление, что старшие коллеги Е. В. по кафедре, как правило, его сверстники, дополняя друг друга, шли мощной когортой во главе с ним, а за ними тянулась поросль, и это были уже «дети» Е. В. Среди них мне запомнились Ю. Ю. Бонвтенжо, Ю. В. Марков, Р. Ю. Аббасов, Ю. Ф. Коваль, В. А. Гайдук, Н. Р. Деряпа, Ларченко, И. А. Климов, В. Г. Новоженов.