Удивительная жизнь Эрнесто Че
Шрифт:
Хелена
Никто не любил эти места – мрачные, враждебные и унылые, пустынные земли и редкие леса, замкнутое, как в аквариуме, существование без перемен и далекой перспективы.
Никто – кроме Хелены.
Те, кто тут жил, ненавидели бесконечные зимы и серые, лишенные солнца дни. Кроме нее. Даже резкий северо-восточный ветер, заставлявший прятаться диких кабанов и волков, не мог разогнать плотные облака. В ту зиму выпало так много снега, что лишенные корма животные умирали от голода.
Забытая богом долина на границе Богемии и Моравии отличалась от окружающего мира. Никто здесь не опасался соседей – в мертвый сезон их попросту не было. Жителям казалось, что Прага находится на другом конце света. Весной счастливые денечки заканчивались, в долину возвращались больные, их родственники, медсестры и посетители, и люди снова начинали прятать глаза и старались не говорить лишнего. Ненастье не желало отступать, и старые крестьяне божились, что такого ужасного марта не было лет тридцать. Если так пойдет и дальше, повторится 1937 год: земля не отмерзнет и урожай либо вовсе погибнет, либо будет ничтожным.
Тем хуже для Плана.
Зима 1966 года оказалась чудовищно суровой: дорогу заносило шесть раз, телефонная связь надолго отрубалась. Ледяной ветер дул день и ночь, терзая людей, скотину и лесных зверюшек. Йозеф не желал выходить на мороз, но Хелена заявляла, что одна не пойдет. Он протестовал, просил оставить его в покое, говорил, что в свои пятьдесят шесть имеет право оставаться в тепле, сидеть в кресле, читать, курить трубку или дремать у камина, в крайнем случае – жарить сосиски на открытом огне, она в ответ кричала: «Прекрати ворчать, как старый брюзга! Я должна подышать, неужели ты отпустишь меня одну… Что будет, если я встречу черного волка или медведя или поскользнусь?»
Хелена каждый раз придумывала новую страшилку, и Йозеф подчинялся, надевал три свитера, заматывал шею двумя шарфами и ужасно злился, видя, как улыбается дочь. «Эта девочка всегда добивается своего!» Снегопад прекратился, дорогу расчистили, и они совершали двухкилометровые прогулки – вниз от санатория к деревне, между сугробами, не встречая на своем пути ни людей, ни машин.
Снег в Каменице никогда не бывал белым, а их прогулки напоминали скорее борьбу с собой, чем наслаждение природой.
Йозеф надел ботинки на натуральном меху, купленные тысячу лет назад в Шамони. Сейчас таких не делают. Им сносу нет. Хелена знала, о ком думает отец, глядя на эти проклятые ботинки. Зачем, ну зачем он себя терзает? Она ждала на пороге, чтобы выйти вместе и не студить дом.
Йозеф все время рассказывал Хелене о прогулках у озера Блан и походах в ущелье Диосаз, сначала она пыталась заставить его забыть Париж, Шамони и Алжир, потом отступилась. Хелена надеялась, что с годами раны отца затянутся, но ошиблась. Йозеф не хотел выздоравливать, он говорил о прошлом, потому что воспоминания делали его счастливым, прогоняя горечь и печаль. Такие воспоминания подобны крепкому спиртному, которое сбивает с ног, кружит голову и помогает забыться. Человек не выбирает воспоминания, их можно душить и гнать от себя, но они возвращаются, не спрашивая разрешения. Ни с кем, кроме Хелены, поделиться воспоминаниями Йозеф не мог, ведь это, как ни крути, была и ее история.
Теперь они жили в Богемии, и долгими зимними вечерами, после ужина, Йозеф устраивался в кресле у камина, курил трубку и с легкой улыбкой смотрел на огонь. Он выглядел счастливым – как человек, мысленно напевающий любимую мелодию. Иногда Хелена слышала, как Йозеф что-то бормочет себе под нос, и понимала, что он обращается к покойному отцу.
В такие минуты его не следовало тревожить.
Йозеф бродил по музею своей памяти. Стоял у костра на алжирском пляже, слушал дьявольскую цыганскую гитару, бередящую душу аккордами, или волшебный голос аккордеона, возвращался на танцевальную дорожку в заведении Падовани, отвечал на кошачью улыбку Марселена, сидящего на эстраде кабачка на берегах Марны, кружил в нескончаемом вальсе сияющих улыбками девушек.
Он закрывал глаза, раскачивался, терял равновесие, пытался вызвать в памяти лицо Вивиан, но вспоминал только ее острые каблучки и крутые кудряшки. Он ощущал аромат мимозы, слышал хрипловатый смех Нелли, смотрел в ее дерзкие зеленые глаза, а потом все затмевало застывшее лицо Кристины.
Йозеф не знал, откуда берется этот стойкий, назойливый запах апельсиновой цедры, но понимал, что он пребудет с ним вечно.
Йозеф и Хелена догуляли до поворота дороги на кооператив и пошли назад, это был их обычный маршрут. Они часто встречали Ярослава или Барбару, выходивших кормить скотину, и те звали их в дом, чтобы угоститься домашней сливовицей, убивавшей микробов лучше всякого лекарства, и поговорить о погоде: «Когда же кончится проклятая зима?!»
Этим вечером на улице не было ни одной живой души.
В Праге, Брно и повсюду в стране люди сидели по домам, рестораны и театры не работали. Случайные туристы изумлялись – что за катастрофа обрушилась на столицу, куда подевались все люди? – и от греха подальше возвращались в гостиницы в надежде, что хоть там их кто-нибудь приветит, но ожидания оставались тщетными.
Вечером 13 марта 1966 года в Любляне, в финале чемпионата мира по хоккею должны были сойтись в схватке команды Чехословакии и СССР. Отдельные везунчики собирались смотреть телетрансляцию, остальные, читай – подавляющее большинство населения – соберутся у радиоприемников. Да уж, этот матч обещал стать особенным. Национальная сборная была «священной коровой» для всех болельщиков страны. Даже для зловредных словаков…
Хоккейные фанаты пережили несколько дней абсолютного, незамутненного счастья, когда сборная Чехословакии разгромила восточных немцев, а следом за ними – поляков. Из сострадания к спортсменам братских социалистических стран иных комментариев, кроме спортивных, никто не делал, однако, как пошутил Людвик, каждый гражданин испытал невероятное счастье, граничащее с сексуальным наслаждением. После победы над американцами и канадцами (пусть и с незначительным перевесом) чехи впервые с незапамятных времен ощутили незнакомое смятение. Многие не понимали, что заставляет их чувствовать себя марксистами в играх с американцами. Против шведов чехи ничего не имели, но сражались за победу, как львы, чтобы встретиться в финале с «русским людоедом» и выпотрошить его, вырвать глаза, обескровить, медленно и со вкусом расчленить, разрезать тупым ножом на тысячи маленьких кусочков и оставить подыхать в страшных муках.
Никто, разумеется, не обсуждал сию заманчивую программу, но все об этом мечтали.
Йозеф не просто не любил хоккей – он его презирал и называл спортом тупых лесорубов, но этим вечером ощущал трепет и необычное возбуждение и ни за какие коврижки не пропустил бы этот матч.
Йозеф прибавил шагу и поторопил дочь:
– Ну что ты плетешься, мы пропустим начало!
– Не обязательно говорить по-французски, когда мы вдвоем.
– Этот бездельник Карел снова не почистил ступени! – недовольно пробурчал Йозеф. – Кто-нибудь обязательно упадет…