Углич. Роман-хроника
Шрифт:
Нил Силантьевич схватился за сердце.
– Экие страсти, Юшка! Да как же ты, мил человек, живу остался?
– Никак Бог помог, да злость невиданная. Медведь поднялся на задние лапы и со страшным ревом на меня ринулся, а я собрал все силы - и рогатиной зверю в брюхо. Глубоко вонзил. Медведь поначалу на мне повис, плечи ободрал, а затем рухнул.
– Какой же ты молодец, Юшка. И впрямь тебе Бог помог. Барин твой, небось, тотчас на волю отпустил.
– Какое там, - отмахнулся
– Озлился, ногами затопал. «Ты, смерд, моего лучшего медведя загубил. Плетьми, нечестивца!». Едва не до смерти запороли. А барин: «С глаз моих прочь!». Мне же на ноги не подняться. Ползком добирался до ворот. Вот так я волюшку себе добыл, боярин.
На глаза Нила Силантьевича аж слезы навернулись.
– Да ты же муки ада прошел, мил человек. Зато в рай попадешь. Бог-то всё видит. Ты Бога не забывай.
– Не забываю, боярин. Обет дал: как деньжонок скоплю, вклад в монастырь внесу, да токмо…
Юшка запнулся, замолчал, провел щепотью по повлажневшим глазам.
– Договаривай, мил человек.
– Токмо жалованье мое едва на прокорм хватает. Много ли с трех рубликов в год отложишь? Полушка к полушке. Во всем себя урезаю.
– Сиротские деньги, - сердобольно вздохнул Нил Силантьевич и полез в калиту.
– Помогу тебе, Юшка. За такую страдальческую жизнь никаких денег не жаль. Пусть вклад твой будет достойным. Заодно и святым отцам скажи, чтоб за мою душу помолились. Хворь-то никак меня переборет. Прими, сиротинушка, семьдесят пять рублей.
– Да ты что, Нил Силантьевич?!
– обомлел присутствующий при разговоре Митька.
– Такими деньжищами не швыряются. Мне за такое богатство, почитай, два десятка лет служить.
– Помолчи, Митька. Немощен я. Богатство от смерти не избавит. Прими с Богом, ямщик.
Юшка упал на колени.
– Век за тебя буду молиться, благодетель!
С этой минуты планы ямщика изменились. Теперь не нужно подливать в чарку отравного зелья. Напротив, ныне он может смело заявить, что деньги ему дал окольничий Тулупов, дал добровольно, при видоке Митьке. Однако доверчив же Нил Силантьевич! Поверил в брехню. Ай да выдумщик ты, Юшка!.. Теперь надо мчать в Москву, сунуть хорошую мзду начальнику Ямского приказа - и волюшка в твоих руках. А там - Углич, счастливое и богатое житие… Но допрежь надо доехать до ближайшей деревеньки и уговорить какого-нибудь мужичка малость посидеть в ямской избе, пока он ездит в Москву. Согласится. За десять алтын во всю прыть прибежит. Не сам, так сына пришлет.
Окольничий укатил в Углич на другое утро, а Юшка в тот же день поскакал в деревеньку.
Г л а в а 7
ГОДУНОВ И ДЬЯК САВВАТЕЙ
Когда темная ночь опустилась на государев Кремль, Борис Федорович вышел из своих палат и по Троицкой улочке направился к Чудову монастырю.
Сопровождал правителя всего лишь один человек, его личный телохранитель, могучий француз Яков Маржарет.
Никогда еще Борис Годунов не выходил со столь малой охраной. Он не взял с собой даже самых ближних послужильцев.
Рослый Маржарет шел слегка впереди, освещая путь слюдяным фонарем; при французе шпага, кинжал и два пистоля.
В переулке послышались голоса. Годунов тотчас настиг Маржарета и увлек его за стену монастыря.
– Фонарь прикрой.
Телохранитель накрыл фонарь полой плаща. Стрельцы с факелами прошли мимо, отблески огней плясали по сухим бревенчатым стенам.
Вновь пошли по Троицкой. Обогнув монастырь, ступили к небольшим хоромам в два жилья. Маржарет застучал в калитку, никто не отозвался; Маржарет громыхал долго и настойчиво, и вот, наконец, из сторожки послышался сонный, глухой голос:
– Кого черти носят? Опять калика?
Привратник распахнул оконце в калитке, поднял фонарь, ахнул:
– Батюшки!.. Боярин Борис Федорыч!
– Не гомони, холоп, - строго одернул привратника Годунов.
– У себя ли Савва?
– У себя, батюшка боярин, - открывая калитку и низко кланяясь, залебезил привратник.
– Где ж ему в эку пору быть? Вон и свет в окне.
Приходу правителя дьяк Сааватей Фролов немало подивился:
– Что привело тебя в сей поздний час, боярин?
Годунов кивнул Маржарету, и тот вышел в сени. Боярин же уселся на лавку.
– Так один и живешь, дьяк?
Савватей развел руками:
– Жену Господь прибрал, а сыновья в ливонской неметчине пали.
Было дьяку за пятьдесят; крупный, осанистый, с цепким, пытливым взором; курчавая борода стелется по широкой груди.
– Не велишь ли подать вина, боярин?
– Не до застолья ныне, дьяк. Явился к тебе по государеву делу… Ведомо мне, Савватей, что ты духовную грамоту царя Ивана Васильевича писал.
– Духовную?
– насторожился дьяк.
– Писал, боярин.
– Крепко ли хранишь? Не просил ли кто показать царское завещание?
Вопрошал Годунов строго, не сводя напряженных глаз с Фролова.
– Храню в потайном ларце, - всё также настороженно отвечал дьяк.
– Дале, Савватей.
Но дьяк умолк.
– Чего ж замолчал? Мне доподлинно ведомо, что к тебе приходили за грамотой, Савватей. Доподлинно!
Борис Годунов конечно лукавил. Он и знать ничего не знал, что к Савватею наведывались какие-то люди.