Углич. Роман-хроника
Шрифт:
«Пронюхал!
– изумился дьяк.
– А, может, и самого Нагого изловил. Вот беда-то. Теперь не уклонишься. Не зря про Годунова говорят, что у него и в затылке глаза».
– Приходили, боярин, - сумрачно признался дьяк.
– О завещании пытали.
– Вот и я о том же. Откуда?
– Из Углича, боярин.
– Нагие?!
– в глазах Годунова промелькнул испуг. Савватей то приметил.
– Нагие, боярин.
Борис
– Слушай, дьяк, - голос Годунова дрогнул, ему так и не удалось скрыть волнение.
– Что ты поведал Нагим?
«Мечется боярин, - заметно поуспокоившись, подумал Савватей.
– Нагие для него лютей ордынца».
Вслух же спокойно и с достоинством молвил:
– Побойся Бога, боярин. На душу греха не приму, то дело свято. Не мне цареву холопу, государеву грамоту оглашать.
– Так ли, дьяк?
– пронзил его взглядом Годунов.
– Мишка Нагой казны не пожалеет.
Теперь уже правитель не сомневался: к дьяку приходил именно «пропавший» из Углича Михайла Нагой.
– Ведаю твои мысли, боярин. Дескать, за тридцать серебренников душу свою продал, как Иуда Христа. Напрасно, боярин. Честен я перед Богом и государем. Нагого я прогнал.
– Смотри, дьяк, - угрозливо протянул Годунов.
– Коль солгал, добра не жди… Доставай завещание.
– Пошто, боярин?
– похолодел Савватей.
– Пошто?
– хмыкнул Годунов.
– Не место здесь царскому завещанию. Уж, коль Мишка Нагой наведался, твой дом в покое не оставят. Заберу грамоту во дворец.
– Прости, боярин, но передать тебе завещание, я не волен. Грамоту приказано огласить на Боярской думе.
– Оглашу. Доставай, Савватей.
Но дьяк и с места не сдвинулся, брови его нахмурились, лицо окаменело.
– Не гневайся, боярин, но грамота никому в руки не завещана. Один лишь великий государь волен ее на Думе огласить.
Годунов вспыхнул, по чистому белому лицу его пошли пятна.
– Аль неведомо тебе, дьяк, что дела свои вершу по воле царя? Не кто иной, как сам государь, послал меня к тебе.
– В сей час? С одним лишь иноверцем? Мыслимо ли то, боярин?
Годунов и вовсе побагровел.
– Как смеешь ты, дьяк, державного правителя в коварстве уличать?! Ведай свое место!
– Не волен отдавать, боярин, - непреклонно отвечал Савватей.
– Не волен?
– тяжело выдохнул Борис Федорович.
– А воровство противу государя чинить волен? Аль забыл, дьяк, что на бояр Нагих опала царем наложена? Аль неведомо тебе, что опальным людям на Москву являться заказано? Ты ж Нагого в свой дом впускаешь, о делах царских, потаенных толкуешь. То ль не воровство? Велю тебя за пристава взять132– и в Пыточную!
Савватей побледнел.
– Не повинен, боярин. Не брал греха на душу.
– Вину твою палачи сыщут. Противу государя воровал! Пошто о приходе Мишки Нагого царю не доложил? Токмо за оное надлежит тебя вздернуть на дыбе.
Лицо Савватея подернулось смурью.
«Годунов не пощадит, - понуро раздумывал он.
– Сей боярин красен лицом, да лих сердцем. И всех, кто стоит на его пути, он раздавит. Не человек - дьявол!»
Дьяк, сутулясь, побрел в моленную. Вернулся с ларцем, молвил тяжко.
– Вверяю тебе, боярин, сие завещание. Забирай, и пусть Господь Бог тебя рассудит.
Той же ночью Годунов вскрыл ларец.
В кабаке на Варварке зашибли насмерть, «пьяным делом», дьячего привратника Гурейку.
А через два дня, на диво москвитян, «преставился в одночасье» и сам дьяк Савватей.
Г л а в а 8
ПОКУШЕНИЕ
На большие православные праздники Борис Федорович всегда выезжал в Троице-Сергиеву лавру, дабы чернь ведала, какой он великий богомолец. Летом - в карете, зимой - на санях, в теплом возке.
Бояре также нередко навещали Троицкий монастырь и хорошо ведали дорогу к нему, кою перерезали несколько рек и речушек с деревянными мостами.
Задумав покончить с Годуновым, заговорщики выбрали самый высокий мост через реку Яузу, неподалеку от села Ростокина Троицкого монастыря. В этом месте берега были крутые, а сама река сужена, почему деревянных дел умельцы и решили перекинуть здесь через Яузу мост. Длина его была чуть больше пяти сажен (без учета насыпи с обеих сторон), а ширина - три с половиной сажени. Настил был выстлан из дубовых бревен, поверх коих были прибиты гвоздями сосновые доски, дабы при «проезде тряски не было». Мост держался на четырех подпорах.
Михайла Нагой лично оглядел будущее место гибели Годунова и остался доволен: высоко и глубоко, громыхнешься - костей не соберешь.
На совете долго спорили, как лучше обрушить мост. Одни предлагали - с помощью бочонка пороха, другие выразили сомнение: в самый нужный момент огниво может подвести, и тогда прощай вся задумка. Остановились на предложении Петра Никитича Шереметьева.
– Колымага Годунова зело громоздкая. Ночью две подпоры подпилить - и дело с концом.