Уик-энд Остермана
Шрифт:
– Не понимаю, о чем ты говоришь?
– Ты все прекрасно понимаешь! У нас сегодня странная вечеринка. Словно не было стольких лет дружбы и мы чужие люди, причем сильно не нравимся друг другу.
– Я в этом не виноват. Может быть, вам следует поискать причину в себе?
– Что? – Лейла сделала шаг назад. Таннеру почудилось, что в глазах ее мелькнуло замешательство, но потом он решил, что это всего лишь тонкая игра. – Почему? Что все это значит, Джон?
– А ты сама не можешь мне этого объяснить?
– Господи,
– С чего ты взяла? Я никому ничего не рою…
– Послушай меня и запомни, Джон! Берни – твой друг. Он жизнь готов за тебя отдать! Ты знаешь об этом?
Лейла Остерман бросила сигарету на землю и быстро зашагала прочь.
Когда Таннер собрался отнести термометр на место, из дома вышли Элис с Берни Остерманом. Сначала Джон подумал, что Лейла успела все рассказать им, но быстро понял, что ошибся. Его жена и Берни просто хотели узнать, нет ли в доме еще бутылок с содовой, и сообщить ему, что все надевают купальные костюмы.
В проеме кухонной двери стоял Тримейн со стаканом в руке и наблюдал за ними. Он выглядел озабоченным.
Таннер прошел в гараж и положил термометр на полку в углу. Входная дверь отворилась, и показался Тримейн.
– Можно тебя на минутку, Джон?
– Конечно.
Тримейн притворил дверь и осторожно прошел мимо «Триумфа».
– Никогда не видел тебя за рулем этой штуковины.
– Я ее не люблю. Влезать и вылезать из нее – сплошное мучение.
– Да, ты крупный парень.
– По сравнению с этой машиной – да.
– Я… я хотел извиниться за ту чепуху, что нес сегодня в гостиной. К тебе у меня, разумеется, нет никаких претензий… Несколько недель назад меня крепко наколол один шустрый репортер из «Уолл-стрит джорнал». Представляешь? «Уолл-стрит джорнал»! Нашей фирме пришлось закрыть дело.
– Свободная пресса и независимый суд. Извечная проблема… Не волнуйся, я не принял твои слова на свой счет.
Тримейн облокотился на капот «Триумфа». Слегка понизив голос, он продолжал:
– Пару часов назад, когда мы говорили о том, что случилось здесь в среду, Берни спросил тебя, не занимаешься ли ты сейчас чем-нибудь типа Сан-Диего. Я мало знаю об этой истории, но не секрет, что на нее и сейчас частенько ссылаются в прессе…
– Ее роль сильно преувеличена. Была серия репортажей из района порта. Никакой сенсации.
– Не скромничай.
– Я не скромничаю. Я тогда хорошо поработал и едва не получил Пулитцера. Собственно, репортажи из Сан-Диего стали трамплином для меня.
– Да… Ладно. Давай не будем ходить вокруг да около. Ты сейчас занимаешься чем-то, что задевает меня?
– Нет. Во всяком случае, я ни о чем таком не знаю… Я сказал Берни правду: у меня в подчинении семьдесят с лишним репортеров, которые отвечают за сбор информации. Я не требую у них ежедневных отчетов.
– Ты
– Я поступаю хитрее, – со смехом ответил Таннер. – Я утверждаю их расходный лист. Никто не получит денег без моего одобрения.
Тримейн выпрямился.
– Послушай, давай начистоту… Джинни вернулась в дом полчаса назад и… Знаешь, мы с ней вместе уже шестнадцать лет, и я ее хорошо знаю… Она вернулась заплаканная. Она разговаривала здесь с тобой. Я хочу знать, почему она плакала.
– Я не могу тебе ответить.
– Нет уж, ответь!.. Ты мне завидуешь, потому что я больше зарабатываю, да?
– Ничего подобного…
– Да я же знаю! Думаешь, я не слыхал, как Элис тебя пилила? И теперь вот ты словно невзначай обронил, что никто ничего не получает без твоего одобрения. Ты об этом сказал моей жене? Мне что, спросить у нее самой? Жена не может давать показания. Ты предупреждаешь нас? Чего ты от нас хочешь?
– Остановись! Ты, видно, влез в какую-нибудь дерьмовую историю и становишься параноиком. В какую? Ты собираешься со мной поделиться?
– Нет! Нет! Скажи, почему она плакала?
– Спроси ее сам!
Тримейн отвернулся, и Джон Таннер увидел, как плечи адвоката затряслись.
– Мы знакомы много лет, но ты никогда не понимал меня… Нельзя судить о человеке, если не знаешь, что он на самом деле из себя представляет.
И Тримейн признался. Конечно, они с Джинни работают в паре. Они оба входят в «Омегу».
Но Тримейн снова заговорил, и этот вывод рассыпался сам собой:
– Конечно, я не безгрешен. – Он снова повернулся. На лице его было написано страдание. – Я это знаю. Но я всегда действую в рамках закона. Такова система. Мне она может не нравиться, но я подчиняюсь ей!
Таннер подумал, что сказал бы Фоссет, услышь он это признание. Джон чувствовал искренность Тримейна, но что он мог ему ответить?
– Пойдем в дом. Тебе нужно выпить. Да и мне тоже.
Элис нажала на переключатель усилителя под подоконником в гостиной, чтобы музыка была слышна во дворе. Все гости сейчас собрались около бассейна. Даже ее муж и Дик Тримейн встали наконец из-за кухонного стола. Они просидели там минут двадцать, к немалому удивлению Элис, почти не разговаривая.
– Ах вот вы где, миледи! – раздался за ее спиной громкий голос Джо Кардоуна.
Элис сразу напряглась. Кардоун стоял в дверях, ведущих в холл. На нем были только плавки. В могучем торсе Джо было что-то отвратительное. По сравнению с Кардоуном все окружающие предметы казались мелкими и незначительными.
– У вас кончился лед, и я позвонил, чтобы привезли еще.
– Так поздно?
– Это лучше, чем ехать за ним самим.
– Кому ты позвонил?
– Руди из винного магазина.
– Но магазин давно закрыт.