Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

— А от нее передавали?

— Дважды в неделю. По шесть-семь страниц. Хо-хо-хо!

— Вот это любовь, — сказал Бэзил.

Трудно было поверить, чтобы тайская жена тратила столько времени на письма мужу, который сидит в тюрьме. Больше походило бы на правду, если бы она обивала пороги полицейского и судейского начальства, пыталась вступить в сговор с надзирателями и приемщиками передач, бегала по знакомым, пробовала все невероятные способы, вплоть до

подготовки побега с подкопом, чтобы помочь обрести свобо­ду.

— Пять с лишним при этой ей надиктовывали мои друзья... От жизни поэтому я не отрывался. Хо-хо-хо!

— Она работает?

— Машинисткой в управлении порта. Знаешь, не всякий разберет каракули,

написанные по-английски азиатцем, привыкшим к тайскому алфавиту или иероглифам, да еще подправит их с точки зрения орфографии и грамматики. Ей даже прибавили. Так что получает больше моего...

Неизвестно с чего в заречье запустили две цветные раке­ты. Они почти не светились на фоне полуденного неба. Белые шлейфы перьями рассасывались в воздухе. Лоточница, все- таки подобравшаяся и на корточках слушавшая, приоткрыв рот, диковинный язык, подобрала слюну и, взглянув в сто­рону ракет, вскочила.

— А какое у тебя дело, Вася? Откуда сейчас?

— Находился по соседству, в Лаосе. Туда прилетал из Ханоя, где теперь сижу постоянно. Дело мое сложное. Хочу написать, как принято говорить, о положении трудящихся у вас тут. Не вообще, конечно, с перцем...

Ват подтолкнул указательным пальцем очки к переноси­це.

— Давай закажем кофе?

В бангкокских супных, забегаловках и ресторанчиках под этим напитком имели в виду пойло, на две трети состоящее из сгущенного молока и сахара и на треть — из декофеированного кофейного порошка. Если спросить черный, то сгу­щенка с сахаром уступала в той же пропорции порошку, оседавшему на языке.

— Один, для тебя, — сказал Бэзил.

Интересно, писала бы дважды в неделю под диктовку друзей письма в тюрьму Рита? Или жена, пока не вышла за нового мужа? Слава Богу, до этого еще не доходило. Рита вообще против разлук. А бывшая жена заняла бы принципи­альную позицию. Какую именно? Принципиальную. Боль­шего не скажешь. И меньшего тоже. Ни добавить, ни приба­вить. Может, в отношении нового мужа она этого не делает. Дай ей Бог. И глядя, как Ват оловянной ложечкой поддевает густое варево, именуемое в Бангкоке кофе, Бэзил почувство­вал, что хотел бы сделать для этого парня что-нибудь боль­шее, больше, чем просто пожелать удачи, даже большой, помолиться кому-нибудь, что ли...

— Пока ты тянешь кофе, — сказал он, — закажу-ка «кхао пхат».

— Два, — сказал Ват по-тайски.

Куски буйволятины, крабов, свинины, лука, яиц в рас­сыпчатом рисе источали острый аромат, перемешивавший­ся с другим, поднявшимся от жаровни с решеткой. На ней коптились «ларб пладук ярнг» — рыба, называющаяся ко­шачьей, с желтыми травами, заказанная клиентом в салато­вом сафари. С запястья любителя копченостей свисала тя­желая сумочка.

— Не будем спешить, — сказал Ват. — Дадим тому чело­веку не давясь доесть все, что он заказал. Отлично будет, если он выкурит и сигарету. Сдвинемся раньше, оторвем его от удовольствия за казенный счет и заставим тащиться за мной по жаре. Тогда возникнет злобный отчет. Поев же, проник­нется благодушным настроением... Таковы правила игры... Если я ему дам двести батов и пообещаю вечером сообщить, где побывал за день, он отстанет вообще... Знаешь, мы — все тайцы, зачем враждовать между собой? Но у меня нет такой суммы.

— Я бы нашел... Но не будем вводить в искушение блю­стителя законов страны пребывания или, тем более, пытать­ся нарушать их, — сказал Бэзил. Машинально отметил, что хохотнул, как это сделал бы любой таец, прикрывая шуткой серьезные вещи.

В заречье опять запустили ракеты. На этот раз пять — одну за другой.

— Праздник там, что ли? — спросил Бэзил, обрадовав­шись, что можно связать оборвавшуюся нить разговора.

— Кто знает... Может, у кого в очередной раз победила любимая рыбка. Вот и заказал пальбу...

— Но сегодня не воскресенье, только суббота.

— Подлинные болельщики рыбьих боев с днями недели не считаются.

Ват ждал главного вопроса. Бэзил сказал:

— Поговорим о деле?

— Цифры можно найти в печати. Я подправлю их для тебя. Но не планируй драматических описаний классовых битв, как их представляли недавно. Все сложнее. Постарайся слушать меня, будто ты ничего не знаешь об этой стране. Будто в первый раз у нас. И в первый раз пишешь о том, чего хотят работяги, кто они здесь такие и о чем помышляют, если помышляют...

— Это трудно?

— Ты постарайся...

Бэзил достал синюю пачку «Житан», купленную утром в гостинице. Самыми дорогими вещами в Бангкоке были французские, включая газеты.

Хозяин супной, не спрашивая, принес высокие стаканы с кокосовым соком, из которых грудились с верхом засыпан­ные куски серого льда. Пожалуй, как расстанусь с Ватом, выпью «Мекхонга» для дезинфекции, подумал Бэзил.

— Ежегодно, — сказал Ват, — сто тысяч человек в стране теряют работу. Одновременно семьсот тысяч молодых лю­дей появляются на рынке рабочих рук. Цифры определены профсоюзами, выводят эти цифры профсоюзные клерки, а клерки во всех странах есть клерки — их не жалованье, а должность кормит. Клерки называют цифру безработных в триста пятьдесят тысяч человек из двадцати трех миллионов занятых... Однако поднимать вокруг этого шум — все равно, что... э-э-э.... потеряв голову, плакать по шапке...

Вату доставила удовольствие улыбка Бэзила. Он испыты­вал теплоту к этому московскому азиатцу. И доверие. Но Бэзил не должен был об этом догадываться. Это ему бы повредило, считал таец. В журналистской работе, если ею заниматься серьезно, нельзя расслабляться. И потом: тепло­та да еще доверие — это далеко от деловых взаимоотноше­ний, от дела. А оба занимались делом, да еще таким, как политическая журналистика, в прагматической и расчетли­вой, чтящей прежде всего силу и материальные интересы, а не принципы, части света. Дальний Восток... Разве он даль­ний для Вата, да и для Бэзила? Почему бы не быть Дальней Европе? Откуда смотреть... Годы требовались, чтобы пере­сечь евроазиатский материк на лошадях и верблюдах, меся­цы или недели на чайных клиперах, затем теплоходах, часы, не больше суток, во всяком случае — на самолете. Отноше­ния многократно расширялись и ускорялись, а что узнали европейцы об азиатцах, азиатцы — об европейцах? Так ли заметно взаимопроникались образы жизни и склад ума тех и других? Ват растерялся, услышав рассуждения преподава­телей в Киеве об эпохе великих географических открытий. Великих для кого? Португальцы и испанцы выползли слов­но насекомые из щели за пределы Европы, крохотного полу­острова в масштабах огромного евроазиатского материка, и потянулись на Восток, где о них и до этого достаточно знали, кроме, может быть, их удивительных достижений в техноло­гии массового человеческого поражения, именуемой артил­лерией. Ездил Ват домой и через Пекин, слушал в универси­тете Синьхуа в Куньмине профессоров, излагавших иную точку зрения на историю. Слова «дальняя Европа» не произ­носились, но — подразумевались. Дальние варвары населя­ли дальние окраины великого срединного государства, бли­же жили — ближние...

Бэзил употреблял общепринятые понятия — Европа, Азия, Дальний Восток, но не считал ни один народ вправе смотреть на себя как живущий в центре Вселенной, дальше или ближе. Бэзил подавал пример, считал Ват, и пример тем более достойный, если учесть загребущий интернациона­лизм хозяев его московского режима. Земля для него дейст­вительно представлялась круглой. Для Кхуна — нет, еще нет, пока нет, в течение какого-то ближайшего будущего, воз­можно, нет... А почему, он и хотел бы объяснить читателям. Но в последние десять лет радио, телевидение и газеты столь­ко всего всем объяснили, что каждую строчку, чтобы сделать ее настоящей, приходилось писать чуть ли не кровью.