Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

Лю давно догадался, какие мысли приходят в голову по­сетителям.

— Миряне инстинктивно поняли однажды и без подсказ­ки богов, что деньги и золото в жизни, господин... господин...

— Йот, — сказал Палавек.

— Ах, да! Конечно, конечно, господин Йот... Так вот, день­ги и даже золото нуждаются в собственных символах, кото­рые бы могли быть неподвластны войнам, революциям, инфляциям и банковским крахам. Люди не ценят прекрасное, предпочитая обладать редким. Увы! Мир пока устроен та­ким... Давайте-ка их сюда...

Палавек выложил замшевый мешочек на поднос, обтяну­тый черным бархатом. Дернул за уголок. Камни раскати­лись, мерцая под включенной Лю Элвином лампой дневного света.

— Девять

карат...

Ювелир задвигал костяшками секционных китайских счетов.

— Алмазы представляют собой лучший способ уместить огромную сумму в минимальном пространстве... Скажем, бриллианты стоимостью в полтора миллиона долларов уло­жатся в мою горсть. А для золота на эту сумму потребуется коробка. Не так ли? Красота, долговечность, редкость — та­ков камень. Все проходит — любовь, брак, жизнь, моральные ценности, политические убеждения и устройство государств, все незыблемости. Только ценность алмаза поистине вечна. Покупки бриллиантов растут, постоянно растут, почтенный господин Иот... Хотя, как говорит мой друг и конкурент Берид Барух из правления «Объединенных гранильщиков Бангкока», только небо беспредельно...

Ювелир выписал цифры на бумажку.

— Вам, господин Йот, таким образом, вычитая комисси­онные и оплату услуг, полагается двести двадцать шесть ты­сяч батов.

Лю Элвин выбрасывал на стеклянный прилавок из сейфа стянутые крест-накрест резинками пачки фиолетовых пятисотбатовых банкнот.

— Ваши камни от Майкла Цзо. Его имя — гарантия. Не будем думать об их источнике... Нередко алмазы оказывают­ся в слабых руках и вызывают алчную зависть сильных лю­дей, что повергает затем целые семьи в безжалостные ссоры, восстанавливает детей против отцов, супруга против супру­га... Кажется, все... Вот вам пластиковый пакет. Так проще. Плетеная сумка или корзинка, покрытая банановым листом, надежнее кофра...

Болтливость человека из ювелирной лавки становилась невыносимой.

Палавек примотал пакет с деньгами к ручке атташе-кей­са.

— Всего доброго, господин Элвин.

— Всего доброго, господин Йот.

Стальные решетки задвинулись, Трижды хрястнули по­вороты ключа. Загрохотал стальной засов-перекладина.

Шел десятый час. Следовало поспешать к брату.

Тунг занимал двухкомнатную квартирку в мансарде с подобием балкончика трехэтажного дома в конце Нью-Петбури-роуд. Раскалившаяся за день крыша не давала вечерней прохладе ходу в помещение, и семья брата — сам в одних трусах, жена в саронге, затянутой под мышками, детишки нагишом — обреталась на узком выступе над улицей, слушая радио. Когда входил Палавек, диктор пустился в рассужде­ния о падении нравов, которое затронуло, казалось бы, и такие новые в общественной жизни фигуры, как профсоюз­ные лидеры...

«Опять и опять пустопорожняя болтовня», — подумал Палавек.

Не слишком ли сурово и бескомпромиссно иной раз су­димы наши парламентарии, партийные лидеры, военные и министры в этой связи?

Диктор почти не акцентировал вопросительную интона­цию.

Убийство Пратит Тука и его четвертой жены, совершен­ное сегодня днем явно по мотивам ревности, заставляет, как представлялось комментатору, дать исключительно одно­значный ответ на поставленный вопрос...

Тунг женился на сокурснице, родом с севера, где ее отец занимался сплавом древесины по каналам и рекам в столи­цу. Меченые бревна проделывали путь по едва текущим про­токам и мелевшим речкам и потом по Чаопрайе самоходом пять лет. Доходы тестя Тунга, видимо, преумножались с такой же быстротой. Брат ждал вакантного места в отделении «Меркантайл бэнк» на Силом-роуд, переводил с французско­го и адаптировал детективные истории для детских книжек- картинок, а жена, симпатичная и спокойная северяночка, работала учительницей в благотворительной школе мисси­онеров «свидетелей Иеговы».

Палавек сказал, что сыт; только что из ресторана «Чокичай», добавил поспешно, приметив переглядку брата с же­ной, в Тхонбури, в заречье.

В небе по-прежнему вспыхивали зарницы.

Палавек сидел на низеньком табурете и слушал, как жена брата, смеясь, рассказывает о миссионере, молодом парне, приваживающем женщин к молельному дому с помощью курсов быстрого вязания, которые сам и ведет.

Тунг спросил:

— Как жил эти годы?

После покупки «Револьвера» Палавек не подавал вестей. Однако от подружки из «Шахтерского клуба» в Борае или от ее брата, обретавшегося на старой должности в «Сахарной хибарке», Тунг мог знать, с кем отправился Палавек четыре года назад в полпотовскую Камбоджу.

— Ходил в море.

— Далеко?

— Каботаж. В основном Малаккский пролив.

— Я волновался... Там, где ты находился, говорят, проис­ходили ужасы.

— Так сложилось...

Тунг нежил в достатке. Цементный пол застилали цинов­ки. В углу балкона стоял солдатский примус. Одежда висела в подобии шкафа из деревянных перекладин и пластиковой пленки. У порога резиновые сандалии. Туфельв доме не водилось. В квадратный, обитый фанерой ящик, с какими ходят мороженщики, засыпали лед, который покупалив со­седней супной. Жена брата вытащила из этого «термоса» два пакетика с черным кофе, пермешанным с кристалликами льда. Палавек отказался, понимая, что его не ждали и второй пакетик предназначался для невестки. Что-то удерживало от того, чтобы предложить им деньги из тех, которые лежаливпакете, перевязанном бамбуковым лыком, с меткой фирмы Лю Элвина.

— Надолгов Бангкок? Какие планы?

Брат был моложе Палавека на четыре года, но в пышной шевелюре поблескивала седина.

— На день-два, пока не ясно. Завтра сделаю кое-какие визиты и, вероятнее всего, снова уйду в море... Возможно, будет неплохо оплачиваемый рейс. Возможно, ты согла­сишься, если я пришлю деньги... Отдашь, когда эта вакансия в «Меркантайл бэнк» откроется.

— Напиши сначала, хорошо? Виправан постелит тебе на балконе... Хорошо?

Из радио с хрипами, вызываемыми, наверное, помехами от посверкивающих над городом зарниц, понеслось:

Жалко тех, кто всю жизнь копит деньги.

Я-то люблю, я-то люблю тратить все на то,

Что по сердцу сейчас.

Так много дурней, жаждущих вечной любви.

Я-то люблю, я-то люблю всегда, как приспичит...

Не копи время! И тогда все — бесплатно!

Ое-е-е-е...

Тунг повертел ручку настройки. Двухдиапазонный при­емник едва принял вторую станцию с городской рекламой. Расхваливали растворимый кофе в гранулах, потом стираль­ный порошок «Два лебедя» и грамзаписи фирмы «Счастли­вые звуки». Ничего из этого семья пока покупать не собира­лась.

Разговора не получалось. Догадывался брат о делах Пала­века?

Сославшись на необходимость повидаться со старым приятелем на ночном рынке Пратунам, Палавек ушел, ска­зав, что вернется часа через два. Он не решился на глазах Виправан перекладывать «беретта-билити» в атташе-кейс, оставил за поясом под рубашкой. Взял пачку банкнот из пакета.

На Рачждамри-роуд ощутил забытое удовольствие нето­ропливой бесцельной прогулки. Зарницы, становясь реже — дождь так и не пришел, — еще вспыхивали. Закончился сеанс в кино «Парамаунт», и потоки людей обтекали Палавека в направлении автобусной остановки. У гостиницы «Ферст» он действительно завернул на ночной Пратунам, заставленный лотками, передвижными прилавками с грудами съестного, табуретками и столиками временных закусочных, окутан­ных ароматами и парами пищи. Вошел в писчебумажный магазинчик, который оборотистый хозяин на ночь сдавал под ресторан.