Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

Не распаляйся, сказал себе. Это — их дело. Майкла Цзо и Пратит Тука. Ты — только вода... Конечно, ни одна смерть не похожа на другую, но каждая сводится к одному — понима­нию никчемности того, за чем гонялся покойник и так скоро устремится в погоню какой-нибудь новичок.

— Военные обещают не переворачивать письменные сто­лы политических деятелей, если эти деятели пользуются поддержкой масс, — сказала женщина. Голос напористый, дребезжащий, почти злой. Кого они имеют в виду под мас­сами? Забитых крестьян, люмпенов, согнутых нуждой на предприятиях в Рангсите? Молодчиков из экстремистских банд «красных быков»

или одурманенных шовинизмом сельских скаутов?

Она — первой, потому что опаснее.

Состав приближался.

«Беретта-билити-92 СБ» действительно имел мягкий спуск. Палавек почти не слышал своих двух выстрелов.

Он вытянул из пальцев Пратит Тука листок рекоменда­тельного письма. Не оглянувшись, прикрыл дверь.

Пустую улочку жгло солнце.

3

Необъяснимая расточительность домовладельца—пото­лочный вентилятор месил перенакаленный воздух для всего Бангкока: лестничная площадка, над которой шумел пропел­лер, открывалась балконом на 53-й «сой» или переулок, при­мыкавший к Сукхумвит-роуд. Обмякнув на цементе, под ветерком, едва доходившим с потолка, паренек в рваных шортах возлежал перед входом на четвертый этаж.

— Как поживаете, сэр? — осведомился по-английски Бэ­зил. Шесть маршей лестницы дались нелегко. Воротник лип к шее. Под рубашкой струи пота стекали к животу. Ремень резал бедра.

Оборванец приоткрыл глаза. Осоловело посмотрел по­верх стоптанных шлепанцев, свисавших с грязных ступней, взгроможденных на ящик из-под пива «Хайникен». Через секунду, потеряв шлепанец, был на ногах.

— Где квартира господина Ченгпрадита?

— Чан тай као чай кап...

Не спуская глаз с белого, он наклонился, на ощупь ото­двинул ящик. По-тайски слова означали «не понимаю, по­жалуйста».

— Я говорю: где живет господин Ченгпрадит? — повто­рил на кантонском наречии Бэзил.

— Говорите не быстро...

— Чего уж, медленно ли, быстро... Все равно ведь не пой­мешь, орелик, — буркнул на этот раз по-русски Бэзил. Если не находилось общего языка, он всегда переходил на родной.

Заготовленная в гостинице бумажка с переведенным пор­тье на тайский вопросом размякла в кармане, буквы распол­злись, однако парень разобрался. Бродяга оказался грамот­ным. Махнул рукой, мол, иди следом, и, шаркая подобран­ными шлепанцами, протащил еще два марша вверх, к ре­шетчатой двери. Крикнул в нее несколько слов.

Об решетку сплющили мордашки с глазами-черносливами девчушки-близнецы. Стройная тайка в хлопчатой пи­жаме и розовых папильотках появилась из боковушки. На­брала условное число на замке и отодвинула решетку, преградив путь в квартиру.

— Что вы хотите, мистер?

— Не могли бы вы мне помочь, мадам? Я разыскиваю господина Ченгпрадита, Вата Ченгпрадита, моего друга...

— Он живет здесь. Вы — господин Бэзил Шемякин?

— Да. Я оповещал открыткой, что зайду сегодня, в суббо­ту. Ведь телефона тут нет у вас. Ват дома?

— Он предупредил. Я его жена. Я скоро должна уходить и поэтому, извините, не приглашаю. Вы найдете мужа где-ни- будь у пагоды Ват По, на базаре или у массажистов. Как только его выпустили из Бум Буда, он и минуты не в состо­янии просидеть на месте. Бегает по городу, наслаждается свободой. На мужской лад, конечно...

Бум Буд была старейшей бангкокской тюрьмой.

Английский — не американский — выговор женщины звучал безупречно. Под глазами лежали тени. Девочки с двух сторон мяли в грязноватых кулачках застиранные брюки пижамы. Европейские платьица близняшек выглядели ко­ротковатыми.

— Прошу извинить, — сказал Бэзил. — Я остановился в гостинице «Виктори». Если мы разминемся, будьте любезны попросить мужа позвонить туда.

— Конечно. Всего доброго.

На площадке под вентилятором Бэзил остановился, раз­мышляя. Ехать искать или не ехать?

Вдали, между коричневыми крышами, серыми стенами в плесневых подтеках и городскими чахлыми пальмами пе­стрели автобусы, облепленные толпой, на Восточной конеч­ной, где кончалась Сукхумвит-роуд. Откуда-то тянуло едким дымком противомоскитных палочек. Это днем-то? Где-то баловались детишки... Оборванец стоял, выжидая, когда ев­ропеец уберется из его спальни под вентилятором. Резко, словно телефон, прозвучал звонок моторикши.

— Вот тебе монета, — сказал по-русски Бэзил, — разыщи такси. Такси, понял? Давай, орелик...

Он свернул носовой платок в жгут и подсунул под ворот­ник.

Бестолковый грамотей подогнал старый «тук-тук» — трехколесный мотоцикл с навесом, под которым пассажир сидит за спиной водителя на липкой пластиковой скамейке и глотает выхлопные газы. Хозяин транспортного средства вымученно улыбался бесцветными запекшимися губами человека, обретающегося среди уличного чада...

Они с треском пронеслись вдоль тротуара Сукхумвит-роуд мимо обшарпанных, тронутых прелью домов, облеплен­ных, будто флот в праздники флагами расцвечивания, раз­ноцветным текстилем в лавках. После 30-го соя тряпье сменили вывески, налезавшие одна на другую, вместе с тай­скими и английскими надписями пошли китайские и япон­ские иероглифы, индийская и арабская вязь. Но все это бла­гополучие, даже мельком, весной 1983 года представлялось не столько вызывающим, как бывало, сколько взывающим.

Ах, Бангкок... Крунг Тхеп, как говорят тайцы, или «город ангелов». Небоскребы и золотистые пагоды. Ветхие лодки с шалашами, сплавляющиеся по грязным каналам мимо дворцов, утопающих в роскоши. Зловонные замусоренные переулки и — проспекты, полные сверкающих автомобилей. Улыбки на людях и омертвевшие от ярости лица, когда за­крыта дверь за спиной. Продажность, не ведающая границ, и беспечно преданная доверчивость. Скопище людей фанта­стических занятий и занятий, которые не определишь ни одним словом. Мешанина звуков и ароматов. Город, где все кончается и начинается для страны и народа, почти не похо­жих на свою столицу.

Жизнь Бангкока всегда представлялась Бэзилу, двадцать лет бывавшему в нем наездами, неким подобием театра те­ней. До мелочей рассчитанно перемещаются они на занаве­се, скрывающем актеров. Чужаку добраться до сути, попасть за кулисы — редкая, самая редкая удача, которая приходит, если вообще приходит, только после долгого существования в этом городе и существования такого, когда ему отдаются всем существом. Но испытательный срок тянется и тянется, а всякому присущи ошибки, и, помимо врожденного и на­житого такта, накопленного «дальневосточного» опыта, тре­буется еще и здоровье, а уж это в Азии, как говорится, и подавно от Бога.