Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

Выстрелить в тебя, конфуцианец, подумал Палавек, я не успею. Такие предусматривают все мелочи. Ты знаешь о кольте...

Странное ощущение освобождения от давнишнего ожи­дания чего-то, что неминуемо надвигалось, пришло вдруг вместе со спокойствием, таким, какое приходило обычно, едва завязывался бой.

Можно, пожалуй, отхлебнуть виски, хотя на «Револьвере» в походе блюли сухой закон. А поход еще не кончился. Види­мо, возможно, пожалуй, что — нет... И потом... потом... в размытых возрастом и пьянством чертах Майкла Цзо смут­но угадывались иные, более четкие и молодые.

Только чьи?

В левом виске сверлила боль. Гортань саднило. Газ обжег- таки его.

Цзо протянул запотевшую банку с кока-колой. По его кивку матрос, ходивший к холодильнику, влажными про­хладными пальцами начал массировать голову Палавека. По мере того как боль рассасывалась, прикосновения станови­лись грубее и чаще. Способ назывался «ласка наизнанку», применялся специалистами высокого класса и большой си­лы в пальцах. В Бангкоке они ценились предпринимателя­ми, задерганными заботами или частыми вынужденными возлияниями с партнерами. Челядь у Цзо была дорогая.

— Почтенный господин Йот уберет в столице человека, которого я укажу. Мои люди заняться им не могут. Не дове­ришь и случаю... Команда «Револьвера» станет... э-э-э... как бы сказать, страховым обеспечением ваших действий... Относи­тельно радиста. Вы верили ему и, обманываясь, обманывали команду. Лицо капитана может спасти только смерть преда­теля и смерть, как я понимаю морские обыкновения, по вашему полному распоряжению. Действуйте! Это входит в условия договоренности.

— Освободите Длинного Боксера...

Цзо кивнул.

Со штурмана сняли никелированные наручники. Рубаш­ка липла к телу Длинного Боксера, по нагрудному карману расплывалось ржавое пятно от размокшей пачки сигарет. Глаза помутнели. Мускулы рук и живота сводили судороги словно у разозлившейся кошки. Подергивалась нога, кото­рой штурман не владел, отсидев скрюченным на пайоле.

— О каком человеке идет речь в Бангкоке? — спросил Палавек.

— Если вопрос — согласие, узнаете через несколько часов перед пересадкой на сампан, который переправит вас на бе­рег. Полагаю, вы понимаете, что речь не идет ни о ваших близких, ни о ваших политических друзьях, поскольку все они, как я вижу, во всяком случае, из тех, которые остались в живых, находятся среди нас. Полагаю, у вас, господин Йот, складывается вполне определенное впечатление, что с вами ведут переговоры, а не принуждают или шантажируют...

В обстоятельствах, когда жизнь тех, кто доверился ему, не стоила и бата, условия представлялись приемлемыми. От­ряд сохранялся. Наказание предателя полностью очищало его совесть. Цзо не навязывал последующего сотрудничества или, тем более, закабаления. Это, правда, удивляло. Последу­ют потом новые требования? В любом случае карты оказа­лись битыми, и приходилось делать те ходы, которые прихо­дилось. Длинный Боксер однажды рассуждал о воде, которой уподобляют свой темперамент выдающиеся герои ринга. Ничего нет мягче и податливее воды. Но если она бьет, и бьет, и бьет, ничто не может выдержать. Податливое и мягкое сокрушает незыблемое и скованное.

— Предателю — смерть, Длинный Боксер?

— Как приговорят братья.

Матрос в белой форменке за наручники рывком припод­нял механика, потом бывшего солдата. Рука механика, сло­манная в запястье, вывернулась наружу. Изуродованная кисть символизировала то, во что всего в течение нескольких минут превратилось «Братство морских удальцов», столк­нувшись с Майклом Цзо и могуществом денег, которые сто­ят за ним. Правильным ли был путь?

— Смерть предателю, — сказал механик.

— Смерть предателю, — сказал бывший солдат.

Радист ушел под воду почти без всплеска. Длинный Бок­сер сжимал и разминал пальцы левой руки. Он был левшой, и его коронным ударом все еще считался «кошачий коготь».

— Один из учеников Конфуция говаривал: не человек, не земное и не небеса поражают нас и вызывают постоянное удивление, а пламя, которое пожирает и людей, и животных, и богов изнутри... Всех на «Лунатик»!

Сказал властелин и хозяин, народный друг и светоч нрав­ственных принципов Майкл Цзо. Сказал с кучи денег, кото­рую собирался нарастить и еще больше, в том числе руками Палавека.

Механик кивнул.

— Я могу проститься со своими? — спросил Йот-Пала­век.

— С кем-нибудь одним.

— Тогда с раненым...

— Это справедливо.

— Механик, — сказал Палавек. — Ты не горюй, механик.

Именно перед ним хотелось оправдаться. Заручиться по­ниманием. Пониманием чего? И в мыслях не было, что он, если все пройдет удачно в Бангкоке, не вернется к ним.

Цзо потягивал «Мекхонг», отвернувшись. Любовался мо­рем.

— Мы верим тебе, — сказал механик. Черное от ссадин лицо искажала боль. — Видно, курс держали не тот. Курс не тот. Лучше об этом —- потом. Да, потом. Мы будем думать, пока ждем тебя. Да, будем думать... И ждать тебя. Ты нам верь тоже.

— Я буду думать.

— Ты — не думай. Ты и так много думал. И все время один. Мы все время были одни и думали одни... И вымота­лись. Да, вымотались...

Их увели на «Лунатик».

Потом произошла встреча с «Морским цыганом», на бор­ту которого Абдуллах ждал своего часа и своего хозяина Майкла Цзо.

2

Едва над сине-желтым мелководьем близ острова Таратау закудрявились макушки мангровых зарослей, к которым «Морской цыган» подошел через три дня, старый Нюан ско­мандовал «стоп машине». Лучи закатного солнца сломали в прозрачной воде лапы сброшенного якоря. На мачте повис­ли три голубых шара: дескать, разбросали сети. Седловина на вершине острова курилась легкими облачками.

К ночи в полутораста метрах прошел сторожевик с борто­вым обозначением «Полиция». На мостике блеснули линзы бинокля. Прикрыв ладонями свои, Палавек различил под­свеченное приборной доской скуластое лицо рулевого, рас­топыренные локти командира со сдвинутой биноклем на затылок фуражкой, расчехленную скорострельную пушку. Обойдя «Морского цыгана» с обоих бортов, офицер положил боевой корабль на южный курс, к границе.

— Абдуллах! — позвал из кормовой надстройки Нюан.

Подбирая шлепанцы, малаец соскочил с крыши рулевой рубки. Приторный аромат марихуаны тянулся от его сига­реты.