Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

Вход в «Шахтерский клуб» задвигался после полуночи стальной решеткой. Хозяйка не желала, чтобы в баре своди­лись счеты, поскольку, как она приговаривала, закон в город­ке отправлялся на ночлег именно в это время. Сидели втро­ем, смотрели телевизор, чаще — бокс, или играли в покер, прислушиваясь к одиночным выстрелам со стороны грани­цы с Камбоджей. Кхмер пересказывал сплетни о только что найденных рубинах, принесших состояние. Иногда сообщал подробности о том как такой-то и такой-то, перейдя границу, чтобы копать в Слоновых горах, начинавшихся на камбод­жийской территории, подрывался на мине, убит либо ранен пограничной стражей. Палавек усмехался. Жадность прети­ла. А бывшую «живое мыло» и сожителя, кажется, только деньги и интересовали.

Может, чуть в меньшей степени, чем утехи. Перебрав, кхмер кичился мужской силой перед выпи­вохами за стойкой. Покрытые коростой высохшей глины усталые парни, зашедшие глотнуть рисовой самогонки, не­весело похохатывали, расточали поздравления хозяйке.

— Вместе с отработанной породой здесь закапывают и всех нас, — сказал однажды Палавек.

— Твоим настроениям место там... — ответил, посерьез­нев, кхмер. Махнул беспалой ладонью в сторону восхода, где, по его расчетам, проходил кордон. Который манил Палавека...

Они являлись обычно впятером, сухие, мускулистые, подтянутые, с коричневыми, задубевшими в джунглях лица­ми. В повадке старшего, не снимавшего зеркальных очков, сквозила уверенность, будто он был всем здесь известным боксером. Махровая панама, серая сорочка, заправленная в джинсы, незатухающая сигарета, спокойствие и размаши­стый шаг в армейских ботинках, неделанное — Палавек на­учился различать это в армии — равнодушие к опасности, безразличие к людям и их камням выделяли его в толпе. Четыре телохранителя не считались в Борае крупным отря­дом. Случалось, одного перекупщика сопровождала команда на четырех «джипах». Но с появлением пятерки показное спокойствие двух-трех сотен людей, топтавшихся на рынке, спокойствие, прикрывавшее обостренную готовность ри­нуться на добычу или защищаться, делалось еще более по­казным. Атмосфера толкучки пропитывалась страхом, про­тив которого было бессильно главное оружие Борая — его богатство и продажность. Пологие холмы, щетинившиеся жалким кустарником, будто придвигались ближе.

— Красные кхмеры, полпотовцы, — сказал ювелир, кото­рому Палавек в тот день, когда пятерка опять появилась, сдавал рубины, вырученные в «Шахтерском клубе».

Человек в серой сорочке прямиком направлялся в их сторону. Лавочник сглотнул сухим горлом. Помощник, то­щий китаец с отечными веками, забыл руки на коробочке с гирьками.

— Меня помнишь? — спросил человек в серой сорочке по-кхмерски.

Челка клеилась к сморщенному лбу перекупщика. Мас­сивные часы, свисавшие с запястья, чуть дрожали. Красная тенниска с белыми цветами набухала у плечей потом.

Полпотовец достал из бумажника слоновой кожи круп­ный рубин. И без увеличительного стекла было видно, какой это камень: впрыснутое вино загустевало под идеальными гранями кристалла.

Что-то толкнуло Палавека вперед. Почти черный лицом, кудрявый боец, державшийся слева от человека в серой со­рочке, выбросил жесткую ладонь, Палавек перехватил удар, и сразу в сосок, туда, где бешено колотилось сердце, уперлись два американских солдатских кольта.

— Я не знаю его! Я не знаю его! — едва выговорил ювелир.

— Кто ты? — спросил в серой сорочке.

— Меня зовут Палавек. Примите к себе...

— Если ты — шпион, революционные массы растерзают тебя. Хотя среди этих отбросов твой порыв понятен.

И перекупщику:

— За камень, который найден в Пэйлине трудящимися, ты выдашь двести пятьдесят тысяч батов. Передашь эту сум­му отделению банка, знаешь какого... Консервы, два ящика патронов к кольтам, часы, приемники, авторучки мы забе­рем на обычном месте...

На крестце пересекающихся дамб, вспугнув мелких пта­шек с кучки буйволиного навоза, пятеро переоделись в зеле­ные рубахи, пузырившиеся под ветром, и мешковатые брю­ки. Легкие кепки, какие Палавек видел на красных в Лаосе, обтянули выстриженные головы. Шестой, карауливший снаряжение, равнодушно скользнул взглядом.

Палавека посадили на корточки. Автоматы смотрели с четырех сторон.

— Сейчас ты умрешь, — сказал главный. — Нас шестеро, и мы правомочны считаться революционным трибуналом.

— Если ты такой законник, тогда определи мою вину!

Страха не было.

— Ты — шпион. Опровергни.

— Испытайте меня!

— Ты таец?

— Почему тогда не присоединился к тайским борцам? Они изнемогают в напряженной и кровопролитной борьбе. Их ряды тают. А ты, как предатель, слизнув дюжину-другую камешков, уходишь в Камбоджу. Почему?

— Хочу иной жизни. Ищу справедливости и смысла...

— Для себя?

— Если вы за справедливость для всех, значит — и для меня!

Удивлял общий характер вопросов, которые задавали почти час. В подразделениях «желтых тигров» допросы учи­ли вести иначе. Быстро: имя, адреса в прошлом, связи, куда направляется, откуда, чего хочет и так далее, только — конк­ретное. При этом полагалось постоянно угрожать распра­вой... Эти задавали вопросы, на которые сами и отвечали. Правда, и побуждение Палавека на рынке в Борае и теперь у растрескавшегося основания глинистой дамбы даже ему са­мому представлялось не совсем объяснимым.

— Ты — реакционер?

— То есть ?

— У тебя есть собственность?

— Командир, — вмешался кудрявый, — время подгоняет. Я голосую за его привод в организацию. Там разберемся. Его в Камбодже никто не знает. Организации это может понадо­биться. Если же окажется, что человек этот подосланный шпион, долго ему от революционной бдительности масс не скрываться...

Шли гуськом. Поднимались вверх в горы по еле замет­ным тропинкам среди заскорузлых колючих кустов. На опушке глухого леса метрах в десяти поднялись бекасы, сде­лали широкий полукруг и стремительно скрылись в высокой траве. И сразу с дерева упал человек. Красный клетчатый шарф кутал голову. Матерчатые ремни перекрещивали гим­настерку. В руках он сжимал дорогой — двести пятьдесят долларов за штуку на черном рынке в Борае — полуавтомат «марк~45» с фигурными рукоятями. Ничто из снаряжения не звякнуло. А через минуту вокруг, словно выросши из вязкой липучей земли, толпилось человек сорок подростков с оружием. Старший, лет шестнадцати, небрежно сбросил с плеча и упер ручную ракету в носок зеленого кеда. Палавек покосился: установка имела прибор инфракрасной наводки... Змееныши только и ждали сигнала, чтобы наброситься.

Задание, которым «нагрузили» Палавека, удивляло. Кхой, надевавший единственную сорочку для вылазок на другую сторону кордона, считался в районе Слоновых гор могущественнейшей фигурой. Он представлял «Отдел 870». Шифр, как вскоре разобрался Палавек, в официальных бу­магах обозначал центральное руководство в Пномпене. Кхою подчинялись «соансоки» — внутренняя служба без­опасности. Представитель «Отдела 870» никому не доверял и не был, как он говорил, «вправе перед лицом организации доверять кому-либо, пока еще только-только создается но­вый пролетариат страны и не вымерли предатели классовых интересов, добровольно предоставлявшие до торжества рево­люции свой труд классовым врагам».

— Ты, Палавек, насквозь пропитан тлетворным загряз­нением! — рубил воздух ладонью Кхой перед усаженными на сухую траву «соансоками». — Каждый из новых подрастаю­щих пролетариев, сидящих в эту минуту перед тобой, вправе бросить тебе жгучее обвинение. Обвинение в том, что ты до недавнего времени выступал добровольным подручным ка­питалистов, продавшейся реакционному режиму шкурой, почти что прихлебателем эксплуататоров...

Кхой постоянно испытывал нервную потребность гро­мить или критиковать, бороться за чистоту рядов. Кудрявый боец оказался прав: Палавек стал удобным найденышем, пришлым, без родственников и друзей, зависящим от Кхоя во всем. Ощущение всевластия было необходимо Кхою, словно наркотик. И тем не менее жизнь бывшего «желтого тигра» и вышибалы в таких условиях текла, как ни странно, размеренно и благополучно.