Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

В Бангкоке брат, по внешним признакам, процветал. Тунг оказался хорошо одетым. Администрация разрешила но­сить казенные полуботинки во внеслужебное время. Имел Тунг и собственное жилье — закуток, огороженный ящика­ми из-под вина и виски на задворках бара, обслуживающего плавательный бассейн «Петбури-отеля».

Встретились в холле гостиницы.

— Отвоевался?

Тунг сбегал за чемоданом на второй этаж и уже потом повесил на шею Палавеку гирлянду бело-лиловых хризан­тем.

— С возвращением. Держи ключ от каморки, замок вися­чий, отдыхай. До вечера...

Брат заявился к полуночи. Аккуратно

развесил рубашку, галстук-бабочку с резинкой и брюки на алюминиевом рас­кладном стуле, помылся из железной кадки под краном у сарая с тарой и завалился, крякнув от удовольствия, на пляж­ную раскладушку, уперев ноги в картонную стенку. В том месте, где оказались пятки, темнели давнишние пятна.

— За день наскачешься, — сказал Тунг, перехватив взгляд Палавека. — Что собираешься делать?

— Собираюсь в университет. Деньги привез. Двадцать с лишним тысяч...

— Пару лет, экономя, протянешь.

— Шутишь?

Тунг уселся на раскладушке, свесив ногу. Вены на икре казались набухшими и темными.

— Тебе известно, сколько теперь стоит рис? Одежда? Книги? После твоего отъезда подорожало в полтора раза... Раздолье... Профсоюзы запрещены... Куда пойдешь жало­ваться? К депутату? Твой бывший начальник и командир маршал Таном Киттикачон власть прибрал крепко. В уни­верситет направляет курсантов военных училищ... Ну а про войну, где тебя носило, объяснять излишне. Много расста­рались искалечить народу для янки?

— Мне-то что? Я отвоевал — заплатили. Это мои деньги. Я рисковал ради них. И собираюсь истратить так, как мне заблагорассудится, на учебу! А ты... ты говоришь, как крас­ный!

— Ладно, — без обиды ответил Тунг. — Я придержал один отгул без сохранения содержания. Пойдешь со мной в уни­верситет?

— В университет?

— Ну да. Я на заочном. Октябрь только начинается. Мо­жет, еще успеешь и тебя зачислят.

— Так вот, сразу? Разве возможно?

Тунг взял из пачки Палавека сигарету, неторопливо рас­курил и снова залег. Дымок вытягивало в щель на потолке. Где-то рядом грохотал кондиционер.

— Может, только сейчас и возможно, — сказал брат. — Университет взбаламучен. Профессора собираются басто­вать. По крайней мере, так говорят. Образован совет учащих­ся, который настроен если не решительно, то... как бы ска­зать... драчливо. Правда, он — как американский слоеный пирог. Разный там народ. Одни говорят — нужно поднимать и рабочих, другие — только просить, не выходить за универ­ситетские ворота. Такие, как я, полунищие, почти не замет­ны. Некоторые вообще шумят о демократии по наущению папаш. Тем важно проложить своим деньжатам путь к вла­сти. Хотелось бы слегка оттереть генералов... Иногда страш­новато. Кто вступится за меня, если все оборвется и кончится неудачей?

Будто захлебнувшись, кондиционер остановился. Теперь явственно слышалось шуршание ящерок, охотившихся по стенам за москитами.

Смутные предчувствия и разраставшаяся неуверен­ность... Был готов к лишениям, воздержанию из экономии, даже к недоеданию. А теперь колебалась и вообще надежда осуществить заветную мечту. Неприветливо оказалось дома.

Утром долго тащились по жаре до начала Петбури-роуд, и, пока не пересекли железную дорогу возле улицы Ларндуанг, Палавек поражался изобилию новых магазинов, кафе, баров и лавок. Под пролетом путепровода над железной до­рогой, почти возле шпал, сколотили фанерный ангар, разма­левали стены изображениями красоток и вывесили щит в форме силуэта Элвиса Пресли с надписью «Танцы всегда». Заприметив по одежке демобилизованного,«цветы счастья» высовывались из притормаживавших такси. У Таммасатского университета над пустынной площадью перед коро­левским дворцом реяли пестрые воздушные змеи. Запуска­ли их дети, не обращавшие внимания на полицейские и армейские машины, окружавшие район.

Возле университетских ворот Палавека грубо взяли за локти парни с повязками.

— Свой, — сказал добровольным охранникам Тунг. — Мой брат идет со мной.

— Студенческий совет распорядился посторонних не пропускать. А если он шпион?

— Он не посторонний и не шпион. Будет поступать в университет.

— Выбрал самое подходящее время...

Сбывалось все-таки. Наступил день и час, о которых гре­зил. Переступал университетский порог. Бывший «желтый тигр» взглянул на часы, которыми гордился — с календарем! Исторический момент наступал в десять с минутами утра двенадцатого октября 1973 года.

— Я в канцелярию, — сказал он Тунгу.

Двор и нефы наружных коридоров до отказа были забиты народом. На первом же переходе Палавека захлестнула тол­па. Несколько минут продержался, припав спиной к про­хладной стене, но потом все же снесло до первого этажа. Переждал, когда давка ослабнет, и снова поднялся по лест­нице.

— Куда?! — окликнул один из четырех молодцов, пре­граждавших вход в контору дирекции.

— В приемную комиссию.

Засмеялись.

— Иди домой, парень, иди... В дирекции никого теперь нет. Заседает студенческий совет. Не до образования... В опасности родина.

Его сильно двинули в сторону. Плотная группа торопив­шихся людей обтекала Палавека. В узкой двери канцелярии они замялись. Напротив оказался парень с ввалившимися глазами, обкусанными припухшими шелушившимися гу­бами. Возбужденный, дергающий шеей, обтянутой тесно галстуком, он словно бы что-то пришептывал сам себе. И вдруг почти закричал:

— Арестованных шестого октября студентов освободят только под нашим общим нажимом... Правительство Киттикачона обещало, но оказалось — обман... Тактический ход. Мы немедленно выступаем с широкой демонстрацией за воротами. Мы вызовем прилив нового движения в городе, мы установим контакты с рабочими, крестьянами и учащи­мися профессиональных учебных заведений... Мы устано­вим народную демократию. Долой контроль армии, поли­цейских и бюрократов!

Парни тяжело дышали, хотя незаметно было, что свите говоруна пришлось перед этим бежать.

...После первого боя-охоты за вьетнамскими разведчика­ми на крутом, заросшем кустарником склоне горы, когда «желтые тигры» открывали огонь на шорох, в шевеленье тра­вы, в куст, показавшийся «не таким», температура у некото­рых поднялась до тридцати восьми градусов. Американец- советник записывал такие вещи в особый блокнот. Потом это не раз повторялось и почти всегда, когда никто из коман­диров ничего не знал толком об обстановке и их тревога передавалась солдатам. Действовали, словно заразившись тревогой и страхом от самого возбужденного и испугавше­гося.