Укради у мертвого смерть
Шрифт:
Закрывать пошел Семейных.
Сбросив шлепанцы, в незашнурованной обувке, Шемякин шагнул за порог. Властно придержал дверь, открывавшуюся наружу.
— Вы, наверное, бесспорно достойны вашей должности и можете решать судьбу Севастьянова... Но мне думается, что в этой стране еще не наступило время, когда достоинство определяется должностью. Нужно достоинство, нужно! У Севастьянова оно органично. Есть, будет всегда... Запомни, друг... Не трогать Севастьянова! Понял? Севастьянова не трогать!
— Я завтра же позвоню в вашу редакцию, — внятно сказал Семейных. — Подумайте над моими
Под ветром Бэзил вышел на Кутузовский проспект. Минут десять постоял, утихомиривая дыхание.
Ступени в подземный переход к стоянке такси возле «Украины» покрывали слякоть, мусор и окурки. Ноги скользили.
— Шемякин... Или как вас... Шемякин!
Из-за серого бордюра, почти над ним, свешивалась Марина Владленовна. Махнув рукой, сбежала к нему.
— Скажите, Шемякин, у вас есть удостоверение?
Кажется, начинался дождик. Несколько капель выпукло блеснули на ее гладкой прическе.
— Есть. Да вам-то что?
— Дайте посмотреть...
Она вернула затертую редакционную книжицу, порылась в заплечном кожаном мешке-сумке и протянула свернутый вчетверо листок. Сказала:
— Спускайтесь внутрь, дождь ведь... Читайте при мне... Куда вы исчезли на неделю после вылета из Бангкока?
— Остановился в Бомбее... А что? Вам почему нужно?
— Читайте, три дня вас ждет. Я уж и в редакцию звонила... «...как и предполагалось, сбежал из Сингапура с итальянским паспортом и платежным поручением на двадцать с чем-то миллионов долларов в Бангкок вместе с неким Джефри Пиватски, американцем. В курзале «Банка Америки» на Сайлом-роуд устроил скандал, заявив, что сомневается в подлинности чека, потребовал прибытия советского консула. Сам понимаешь, рассчитал он верно. В банке своя охрана, посторонние не тронут. Американец оказался жестким, пришлось идти на компромисс. Севастьянов вернул ему итальянский паспорт, а я увез чек и Севастьянова.
Теперь, чтобы тебе стало ясным. Севастьянов развивал свою деятельность с моего ведома, хотя сам об этом не догадывался. Мое внимание к этому делу не было санкционировано. То есть, формально рассуждая, я действовал на свой личный риск. Оставаясь по возможности в тени, я способствовал оформлению Севастьянова в Сингапур. Я имел более или менее полное представление о свойствах его характера, знал, насколько глубоко задело его то, как обошлись с Васильевым, с какой остротой, невыносимой для него, переживал шушуканье о взятках. Способствовал я и тому, чтобы к нему в руки попадали документы или публикации, относящиеся к васильевской истории.
Законен с твоей стороны вопрос: почему я делал это? Отвечу: я входил в бригаду, обеспечивавшую безопасность Васильева как в Сингапуре, так и из Москвы, в период его сложных забот. Написал особое мнение после того, как было вынесено решение по злосчастному потерянному кредиту.
Итак, мой расчет, исключительно психологического свойства, если хочешь, оправдался. Севастьяновский характер сработал.
Я лично сопроводил Севастьянова и чек на все его миллионы из Бангкока аэрофлотовским самолетом, вылетавшим в Москву через шесть часов после скандала в банковском курзале. Сейчас я отстранен от работы до решения своей участи. Какая будет резолюция на моем объяснении, в котором я всю ответственность беру на себя, неизвестно. Вполне возможно, что тебе придется помогать мне искать работу. Севастьянов из-за миллионов, которые никто не знает, как оприходовать, практически под арестом. Марина Владленовна, которая передаст тебе эту бумагу (с ведома моего начальства, не беспокойся), только вдохновительница. Думаю, она вдохновит тебя на подготовку материала об отчаянном бухгалтере в газете. Но положишь его на стол редактору после сигнала от нее же... С самыми добрыми пожеланиями, Дроздов Николай».
— Семейных, что же, не знает обо всем? — спросил Бэзил.
— Нет еще... Верните записку. Я позвоню, — сказала Марина Владленовна.
— Спасибо вам, Марина Владленовна.
Она как-то странно посмотрела на него. Схватив за руку, нервно сказала:
— Помогите ему. Как-нибудь... Дроздову!
Почти убежала вверх на Кутузовский проспект.
Пройдя пустой гулкий переход, поднявшись на улицу, под дождь, Бэзил проголосовал. Притормозивший «Москвич», напомнивший ему собственный, слегка занесло на мокром асфальте.
— Куда? — спросил, открыв провисшую дверь, из прокуренной душной кабины водитель.
— На улицу Изумрудного Холма, братец.
— А если без дурацких шуток?
По обеим сторонам Бородинского моста с черной Москвы-реки поднимался пар.
Сингапур — Бангкок Москва, 1988.
Одинокий рулевой в красной лодке
Глава первая. ПЕРСИКОВЫЙ ТРАКТ
1
Парило, и к полудню оранжевая дымка занавесила горизонт.
Море загустело. Легкие дышали влагой, голова наливалась свинцом. Не верилось, что еще утром воздух был стеклянным, а зеленоватая даль — промытой крутой злобной волной.
К закату заштилело по-мертвому. Малаккский пролив сделался мол очно-серым, неразличимым от неба. В потерявшем измерения пространстве моторный сампан «Морской цыган» без бортовой и килевой качки будто лишился осадки и со складкой-буруном у форштевня походил на утюг, ползущий по шелку.
Щуплый рулевой, томясь от духоты, гнездился на корточках в проеме поднятой рамы ходовой рубки. Заплетя за спиной руки к штурвалу, матрос клевал носом, смяв подбородок о колени. Чтобы сбросить дремоту, вскинул голову к топовому огню на мачте, которую перекрещивал гик с подобранными перепонками паруса.
С пластиковых тюков, сваленных между рубкой и дощатой надстройкой, поднялась гибкая фигурка. Мелькнули узкие ладони, ребрами ложившиеся на загривок рулевого. Ежась острыми плечами под растянутой футболкой, он тоненько похахатывал, по-восточному благодаря за участие в нелегкой вахте. Шел «час мыши» — перевалило за полночь. До рассвета же предстояло держать курс по фарватеру, на котором сверхгигантские танкеры и сухогрузы, случись столкновение, подминают каботажные суденышки так же неощутимо, как мелких ящерок слон.