Укради у мертвого смерть
Шрифт:
Эфраим Марголин чувствовал себя в роли председателя крупного банка, вынужденного просить взаймы десять центов.
— В чем заключался ваш конкретный интерес, господин Севастьянов, когда вы работали в группе Васильева здесь, в Сингапуре? — спросил он.
— Ух, — простовато отреагировал русский. — Трудно теперь вспомнить... В общем, помнится, внимательно следил за нефтедолларами.
— За чем внимательно следили?
— За нефтедолларами...
Ел он по-американски. Растаскал венский шницель на куски, перемешал их с брюссельской капустой, переложил вилку в правую руку и принялся жевать
— Вы не могли бы, господин Севастьянов, подробнее сказать об этих нефтедолларах... Ну, за которыми внимательно следили...
— Могу, отчего же... Скажем, к торговцу нефти где-нибудь в Кувейте является банкир и предлагает выгодно поместить его деньги на предмет процентов. Самое выгодное, это ясно, дать взаймы не частному лицу, а государству. Как известно, государства, сколько бы не должали, не разоряются...
— Потому и не разоряются, что ни одно государство никогда еще не возвращало своих долгов, — сказал Марголин.
Соображения варвара поражали примитивной простотой и свежестью.
— Значит, не разорятся и банки, которым они должны... Посмотрите-ка, что это за корпорации! Сити-бэнк, Чейз Манхэттен, Бэнк оф Америка, Ферст Интерстэйт, Моргэн Гэрэнти, Ллойде... Кто еще? В этом духе... Непотопляемые линкоры мирового бизнеса. И знаете, чем руководствуются правления финансовых гигантов?
— Чем руководствуются правления финансовых гигантов? — машинально повторил вопрос Марголин.
Наблюдения варвара захватывали невинностью.
— Жадностью, господин Марголин. Самой примитивной и животной.
— Это смешно, знаете... Огромный механизм учета интересов и управления...
— И все-таки жадность. Как финансист, я знаю, что половину прибылей каждый из гигантских банков набирает по крохам за границей, в том числе и в этом городе, буквально на сотых долях процента от предоставляемых кредитов... А ведь еще десять лет назад ни один из них не брался за такие мелочные операции. Это верно. Я знаю.
— Вы что же, иначе бы распорядились большими деньгами, окажись они в ваших руках?
— Это — иное... Когда вы станете клиентом моего банка, господин Марголин, тогда я вам буду давать советы... Информация в наши дни дорога... Что же, подадут кофе?
Русский оборвал финансовые мечтания так, будто сидел с незнакомцем за кружкой бочкового в забегаловке возле Сим-Лим-сквер, а не в клубном ресторане «Пенинсулы».
Марголин кивнул старшему официанту, следившему за необычной парой, возможно, что и из соображений ее неожиданного исчезновения без оплаты счета.
— Два «каппучини», — сказал юрист.
— Слушаюсь, сэр, — сказал официант, вышколенно пятясь от клиентов, один из которых совершенно не вызывал доверия из-за дешевой одежды.
Севастьянов, как показалось Марголину, неуместно хохотнул — юрист не признавал шуток в отношении денег — и сказал:
— Куда девались менялы с улиц этого города, господин Марголин? Их заменили банкиры. Куда денутся потом банкиры? Они станут главами правительств. Так что, ублажайте вашего банкира, господин Марголин, если он у вас имеется, ставьте ему выпивку почаще, располагайте к себе, завоевывайте его дружбу. Взгляните правде в глаза! Мир денег ужасно усложнился, и без специалиста не обойтись... Доверьтесь ему. Он сам решит, вкладывать ли ваши деньги в пивной завод на Таити, свинобойни в Шанхае или автостраду на Галапагосских островах... Какая вам разница?
— Ваш кофе, господа, — сказал официант.
— Нам не скоро на пристань? — спросил Севастьянов. — Хочется посмаковать «каппучини»...
— Вполне успеем, — сказал Марголин, посмотрев на настенные электронные часы. Он пользовался карманными, не хотелось доставать эту исключительную вещь при варваре.
— Обратите внимание, господин Марголин... Мы потратили два с лишним часа в компании, которая в равной степени не лучшая для каждого из нас, а вперед ни шагу. Согласитесь, я вправе начать сомневаться в серьезности предложения господина Сурапато и его компаньона, да и нашей встречи.
Эфраим Марголин горечь поражения испытал в последние пятнадцать лет своей юридической деятельности лишь однажды. На судебном разбирательстве дела Амоса Доуви, или Ли Тео Ленга, хотя немыслимый по изобретательности довод в пользу подзащитного как жертвы происков русской разведки принес ему почти славу. Техасский и гонконгский суды отнеслись несерьезно к его аргументам... Если удастся купить этого русского, реванш окажется взятым. Дело предстанет как внутреннее воровство, как нечто, случившееся в недрах их, русской, собственной системы. Будет оборвана нить, которую коадъюторский совет тянет и тянет, чтобы добраться в конце концов до Бруно Лябасти.
— Я не откликался на ваше желание получить чек на «Банк Америки», господин Севастьянов, потому что в глубине души был согласен с вами... Мне понадобилось время, чтобы поразмышлять о том, как с этим сработаются интересы стороны, которую я представляю. И только... Считайте, что ваше пожелание учтено полностью.
«Зажарил вас старикашка Ли, — подумал Севастьянов. — Крючок с наживкой вы сожрали. Теперь бы не сплоховать, когда вместе с ним потащу ваши воровские кишки».
Эфраим Марголин доверял инстинкту. Поведение Севастьянова не вдохновляло. Вот именно — не вдохновляло на доведение до конца начатого в этот день. Был и другой сигнал, тупым осколком нывший там, где рождается у человека страх. Внезапная необъяснимая смерть отца Клео Сурапато, бывшего депутата Лин Цзяо.
Уход старика из жизни очищал состояние, переходившее к Клео, от прошлого, перечеркивал путь, которым оно наживалось. Отцовское наследство становились «голубым». Если бы не грязные ручищи Бруно, загребающие его на глазах. Но кто-то могущественнее Бруно выталкивал деньги покойного Лин Цзяо на «голубые просторы», что могло означать последующий уход из жизни и Бруно Лябасти.
Несколько недель назад водитель Клео в присутствии Марголина докладывал хозяину о совещании в гостинице «Мандарин» высоких .чинов полиции, армии, юстиции, коадъюторского совета и представителей крупных компаний, на котором обсуждались вопросы чистки финансового бизнеса от организованной преступности. Подробности остались неизвестными, поскольку водитель говорил лишь с шоферами, привозившими хозяев на совещание. Но и так было ясно, что конъюнктура для севастьяновских претензий создавалась подходящая.