Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

Дружеский хлопок филиппинца по спине весил кило­граммов двадцать.

— Эти документы могут путешествовать? — спросил он Барбару.

— Бумаги из чистых рук, Бэзил, — сказала она. — Они в любую минуту могут покинуть Сингапур. Человек, написав­ший эту дьявольщину в виде дневников, скрупулезно прав­див...

Мускулистый Геракл опирался вместо знаменитой дуби­ны на компьютер с затейливой готической надписью «Дело­вые советы и защита» в левом верхнем углу папки.

— То есть это — подарок?

— Мой, Бэзил. Дневники, вырезки из газет, кое-что

из телетайпных лент.

Она положила обе ладони на его локоть.

— Вот ведь как получилось, — сказал он. — Кто бы мог подумать?

Над стойкой оформления билетов побежали красные буквы объявления посадки в «боинг» на маршруте Синга­пур — Бангкок.

— Я всегда улетал с легким сердцем отсюда, — сказал он. — А теперь словно все перевернулось. Будто из Москвы... Может...

— Не может, Бэзил. Это маленькая страна, и отсюда не посылают корреспондентов в Россию, потому что для здеш­них — это как на Луну. Но случается получить отпуск и поехать на край света... Да и Бангкок рядом, а от Гэри Шпиндлера спрячемся...

— Я буду помнить тебя всегда, Барбара, — сказал Бэзил.

— Неглинная, — выговорила она. — А потом?

— Неглинная, номер четырнадцать, комната двадцать два. Внизу магазин «Ноты», напротив ресторан и гостиница под названием «Будапешт». Рядом государственный банк.

— Запомнила. Странно, что рядом государственный банк. Ведь у вас все государственное? Тебе пора, дорогой...

— Не будем оглядываться, — сказал он.

— Не будем.

Он попытался, стоя на механическом тротуаре, тащив­шем его к воротам, обозначенным в посадочном талоне, вы­звать воспоминания о Голицыне, о женщине на Кронштадт­ском бульваре, о Песчаных улицах...

Память одрябла.

В самолете синие, зеленые и розовые чалмы раскачива­лись над спинками кресел. Даже дети выглядели миниатюр­ными копиями родителей, только без усов и клинообразных бородок. Женщин в черных платках отсадили, как в мечети, по другую сторону прохода, по которому бегали стюардессы, подсчитывая пассажиров.

Правоверные, объяснил сосед в полосатом халате, летели на встречу с единоверцами в Таиланд. «Ислам — путь жиз­ни», — сверкала тисненая надпись на папке, лежавшей на его коленях.

... Когда он проснулся от касания шасси самолета поса­дочной полосы в Донмыонге, в иллюминаторе ярко, ослеп­ляюще и радостно светило солнце. За аэродромным полем неторопливо перемещались фигурки с клюшками для голь­фа, катил оранжевый мини-автомобильчик с сине—белым зонтом над холодильником с напитками.

На полторы тысячи километров ближе к Москве.

Три длинных и два коротких, три длинных и два корот­ких...

Позывные с пульта в швейцарской.

Хозяин самого большого в мире ресторана «Чокичай» — восемьсот официанток и заставленные столиками четыре квадратных километра настилов над болотом в пригороде Бангкока — машинально взглянул в зеркало. Вдел ноги в лакированные штиблеты, вздохнул и спросил в переговор­ное устройство, подававшее сигнал:

— Кто?

— Капитан Супичай, хозяин... С ним дипломат... Индекс номерного знака восемьдесят два... По списку министерства иностранных дел такие у русских, — сказал старший дежур­ный.

— Какие цифры дальше?

— Три ноля и один.

— Никакого внимания, если капитан не обратится с по­желанием. Ясно?

Три ноля и единица на плашках номерных знаков всех посольств означали автомобили резидентов. Если капитану хочется встретиться с одним из них, затерявшись среди трех тысяч четырехсот столиков знаменитого заведения, попав­шего в Книгу рекордов Гиннесса, пусть затеряется. Если угодно получить огороженную зарослями и лианами особую веранду, изволит попросить... Он включил глаз видеокамеры на входе.

Метрдотель величаво сопровождал Супичая и русского, пересекая горбатый мостик над протокой, в которой толка­лись лоснящимися оливковыми спинами рыбы, выловлен­ные в Меконге, на лаосской границе. Рыбы назывались «на- мпу» и более нигде в мире не водились. Помощники поваров вылавливали сачками тех, которые выбраны клиентами.

— Вам нравится место, господин Дроздов? — поинтере­совался вежливо Супичай.

Он поглядывал на длинного русского консула, для чего приходилось задирать голову, ощущая, как на затылке воло­сы налезают на воротник. Устав и общепринятое правило предписывали высоко выстриженный затылок. Отпущенная или, по-военному говоря, запущенная прическа являлась данью занимаемой должности.

Хозяин «Чокичая» сделал известным ресторан одной фразой в газетной рекламе. Обещал летающих официанток. Девушки в матросках и голубых шортах, оранжевых и розо­вых чулках с якорьками по шву скользили между столиками на роликовых коньках, высоко вздымая подносы. Но все-та­ки не летали...

Поэтому капитан пошутил с метрдотелем:

— Что-то не летают, Ворапонг?

— Совершенно справедливо, господин капитан. Не лета­ют. Исключительно временное явление. Мы приносим из­винения, сэр...

Из уважения к капитанскому гостю говорили по-англий­ски.

Они выбрали столику самых бамбуковых перил, за кото­рыми открывался пустырь, заросший желтым ковылем и камышами с седыми метелками, волнами колышущимися под ветром. Иногда, распластав крылья, в волны бросались с раскрытыми клювами, похожими на плоскогубцы, крупные сороки. Оранжевое солнце, зажатое между набухавших туч, золотило подвешенные над столиками в деревянных гнездах разнокалиберные рюмки.

Официант по винам с хрустом свернул алюминиевую пробку с квадратной бутылки виски «Олд Парр».

Рассаживаясь, Супичай и Дроздов одновременно рассме­ялись. Это становилось почти традицией встреч. На первой консул, не рассчитав собственного роста, зацепил головой полку с гнездами для рюмок в пивной «Мюнхен» и оказался засыпанным битым стеклом. Расколовшаяся посуда счита­лась у русских доброй приметой, и капитан не опасался за­деть самолюбие Дроздова.

Тучи сомкнулись, оранжевый глаз солнца закрылся. Сер­вировка обрела естественный окрас. Голубой рисунок на фарфоровых пиалах углубился, загустел.