Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

— Барбара...

Она вытянула руку из-под ладони Бэзила. Кивком позва­ла официанта в красной тенниске с надписью поперек гру­ди — «Касабланка».

— Счет, — сказала ему. И Бэзилу: — Вот и мне хочется задать свой вопрос. Отчего это Ли рвется подать именно тебе тревожный сигнал о Себасти? Отчего это он узнает, где ты обретаешься, помимо гостиницы, по ночам? И, как вопро­шал Рутер Батуйгас, ты, случаем, не агент ли КГБ, Бэзил, использующий меня для связи со старикашкой Ли?

Она злилась из-за вторжения в их отношения. Вот из-за чего.

—Я

могу уничтожить тебя, Бэзил, полностью и без остат­ка... Если ты прикрываешься мной. Понял? Здесь моя терри­тория...

— Что ж, пожалуй, ты и права...

Он не сразу понял, что случилось с ее чаем. В середине чашки булькнул коротковатый всплеск.

— Ты сухая, несмазанная моральная машина, робот, — сказала сквозь слезы Барбара.

Она протянула обе ладони.

Официант, несший блюдце со счетом, круто повернул назад к стойке.

— Нет, — сказала Барбара, — все правильно... Уезжай... Просто сутки — очень короткое время. В них жизнь не втис­нешь. Больше не буду сырость разводить. Прости...

Никто из них не спросил, когда теперь следующая встре­ча. И так ясно: при первой возможности. Об этом что гово­рить?

— Проявляй осторожность, — сказал Бэзил. — Старайся беречь себя.

— Все в порядке... Берегись сам... А я... Здесь, знаешь, подобие средневековой торговой Венеции. Правят практич­ные жесткие дожи. Для них выше всего интересы денег и собственности, вернее, преумножения того и другого... По­мни об этом, вот и все правила. Я умею играть по ним четко...

— До свидания, Барбара.

Он не знал, может ли поцеловать ее при всех.

— Иди, я посижу, попривыкну без тебя теперь... Неглин­ная, значит, улица?

В этот приезд Шемякин поселился в гостинице «Кэйрн- хилл», переполненной бабушками и дедушками, прикатив­шими из Китая навещать родственников, унесенных рево­люцией в эмиграцию тридцать лет назад, высокими сикхами в чалмах, просиживающих время в ресторане за переговорами с бизнесменами средней руки, певцами и ор­кестрантами тайваньской поп-группы, завалившей обору­дованием половину приемного холла.

Из номера он позвонил в торгпредство и, когда дежурный ответил, что Севастьянова нет, все-таки суббота, попросил передать бухгалтеру просьбу заехать в «Кэйрнхилл», комната 518, до одиннадцати.

Следовало прикинуть план действий, если Севастьянов не объявится...

Итак, он, Шемякин получил предупреждение относи­тельно особо крупной взятки, предлагаемой сотруднику со­ветского торгпредства, а также о том, что этот сотрудник практически готов принять подношение и затем скрыться.

Стряпчий Ли выбрал безошибочный путь. Его не ухва­тишь после поданного сигнала... Журналистка, то есть лицо неофициальное, но вместе с тем серьезная финансовая обозревательница, чье имя и репутацию не могли не знать в торгпредстве, в сугубо частной обстановке сообщила русско­му коллеге о грозе. Характер сведений заставит журналиста незамедлительно передать их компетентным советским вла­стям в Сингапуре.

Что дальше?

Предположим, Бэзил идет к торгпреду. Или послу. Два варианта возможны в обоих случаях: первый — не повидав Севастьянова, второй — переговорив с ним предварительно.

А если кому-то нужно, чтобы русский журналист Бэзил Шемякин именно так и поступил, руководствуясь естествен­ным побуждением предупредить преступление?

Но ведь определенных данных о готовности Севастьянова пойти на преступление нет на руках у Бэзила. Ну, заявится в высокий кабинет, продемонстрирует личную бдительность и осведомленность, что вроде бы вызревает одно грязное дель­це. Вроде бы... Вроде бы... Именно вроде бы. А если кому-то выгодно убрать отсюда парня, заронив на него подозрение?

Дроздов что-то такое говорил об этом Севастьянове, не­плохое говорил. И в самолете на перелете Бангкок — Синга­пур показался вполне свойским, несколько понурым, воз­можно...

Нет, не чувствовал Бэзил необходимости спуститься вниз, взять такси и помчаться в посольство или торгпредст­во.

Ну что за поездка! Ну что за год! И зачем ему, человеку просто пишущему, наблюдателю, как говорится, у которого и иных забот полно, заниматься не относящимся к нему делом?

Он раздраженно сказал в поднятую трубку резко зазво­нившего телефона по-английски:

— Слушаю!

— Алло? Шемякин? — неуверенно спросил Севастья­нов. — Ты?

— Ну да, я... Где ты сейчас?

— В саду-кафе, внизу...

— Иду!

Будда со взглядом писателя Гаршина на рисунке в учеб­нике литературы, по которому обучали родной словесности в Шанхае, возвышался над грудами мороженого и консерви­рованных фруктовых яств, которыми его обложили. Рядом за маленьким столиком на двоих тянул бочковое из фирмен­ной кружки ресторана гостиницы «Кэйрнхилл» Севастьянов. Потенциальный крупный взяточник и беглец.

— Как морями теплыми омытая Индонезия? Острова и островитяне? — спросил бухгалтер. Голос звучал понуро, привычно понуро. Следов мучительных раздумий, бессон­ных ночей, угрызений и раздирающих совесть противоре­чий что-то на его свежем, тронутом загаром лице не наблю­далось. Перед Бэзилом, бесспорно, восседал матерый, хладнокровный и расчетливый преступник.

«Ерунда какая-то», — подумал про свои сомнения Бэзил, .не зная еще — рассказывать ли бухгалтеру о странном пре­дупреждении?

— Как Сингапур? Как миллионы? — ответил он.

— Угодно пиво тоже? — спросила китаяночка-официантка в золотистой кофте с буфами и зеленой юбке с разрезом такой высоты, что проглядывались концы чулок.

Бэзил кивнул.

— Тебе передавал дежурный, что я тебя ищу?

— Вот как! Нет... Я в торгпредстве с утра не объявлялся. Сам сюда заехал. Испытываю потребность обсудить одно дельце, даже маневр...

— А кто я такой? — спросил Бэзил.

— Дроздов в Бангкоке пел тебе дифирамбы. Специалист- де в восточной этике и все такое...