Укради у мертвого смерть
Шрифт:
Круто вильнул с проезжей части к выщербленному тротуару моторикша — «тук-тук». Лоб и глаза водителя трехколески мертвящим зеленым светом красили лампы расцвечивания над ветровым стеклом.
— Нет, — сказал Ларри, непроизвольно сжав кольт в кармане жилета. — Нет...
Прибавив шагу, он почти побежал в сторону гостиницы «Дуситхани», где на двадцать втором этаже в клубе иностранных корреспондентов подавали свежайшее бочковое. Формально Ларри работал фотокором на австралийские издания. С американскими он порвал. Ему казалось, что его замучает совесть... В дельте Меконга, когда был
От журналистского бара, где он намеревался выпить пива, до места, где остался с прострелянной головой тучный китаец, было около километра, может, немного дальше. Ларри знал, что расследования или шума не будет ни этим поздним вечером, когда труп найдут, ни утром, ни долгие годы потом. Ларри подумал, что ему случалось пить пиво, правда, не бочковое свежее, а консервированное баночное, сидя в ногах у стонущих раненых, ожидающих вертолета... Пиво в компании умирающих. Такое название подошло бы к книге о себе.
«Ах ты, шиза! — ласково, ценя собственный несомненный талант, сказал себе Ларри, представив суперобложку со своим снимком. Табачная крошка застряла на усах. Ларри предпочитал скручивать сигареты с трубочным табаком. Им приятно пахли пальцы. Вот как сейчас, когда он стирает с усов пивную пену.
Ближе к полуночи в кафе «Эдельвейс» возле паромного причала острова Сентоза, в полукилометре от Сингапура, коричневый бенгалец тоскливо смотрел на притушенные огни города на другом берегу пролива. Звали его Мойенулл Алам. Он наслаждался мороженым «тутти-фрутти», которое запивал глоточками черного кофе.
Под столиком между длинных и косолапых ступней кособочилась клетчатая сумка с притороченным ковриком для молитвы. Бенгалец ревностно исполнял ритуал ежедневного пятикратного поклонения всемогущему, где бы ни находился. Направление на Мекку определял по компасу. Это укрепляло дух и чувство собственного достоинства в среде, состоявшей в основном из неверных. Был он потомком каторжника из числа нескольких тысяч бенгальцев, которым сто с лишним лет назад британцы заменили каторгу на родине рабским трудом в осваивавшемся Сингапуре.
Алам гордился собой. Несколько лет, как выбился на положение младшего Крота, добился синего фонаря на Сентозе. Как пчела, собирал свой нектар с музыкального фонтана, причуды властей, поставивших на острове стационар из поливальной машины, цветных прожекторов, ритмично меняющих окрас струй под музыкуиз репродукторов. С «Эдельвейса» тоже. С музея морских моллюсков и раковин, киосков с сувенирами и книгами, с пляжей и игровых площадок, монорельсовой дороги, автобусов, а теперь еще и паромов, капитаны которых рассудили за благо не противиться рэкету.
С закатом флаги мореходных компаний на мачтах у причала спускали, но колокольчики, подвешенные на топах, звенели, когда Алам шагнул на стальную палубу парома «Морская драгоценность». Пахло соляром, уютно урчал дизель, ветерок продувал сквозь раздраенные иллюминаторы. Вдали, на стапелях «Кеппела», всполохами высвечивала куски ночи сварка.
Пять минут ходу, вольной короткой прогулки по морю после долгого рабочего дня.
На сингапурской пристани он подумал, что разумнее пересчитать пачки с мелкими купюрами, переданными сборщиками «Бамбукового сада», с ночи. Утром ждали заботы уже завтрашние... Он привычно вписывался в лабиринт хромированных перил, установленных , чтобы в часы «пик» закручивать наседающую на паромы толпу в организованную спираль. Почему китайцы не соблюдают очередь и властям приходиться загонять их в огороженные проходы?
С такими партнерами приходилось вырабатывать особую линию поведения. С партнерами, которые ставят алтарь поклонения богам и предкам в супных, гаражах, банях и борделях, если это их бизнес. С партнерами, которые, поклоняясь богам и предкам, не возвеличивают их и не предаются их воле, а просят и просят всегда одно — больше богатства, больше богатства. В этом Алам их понимал. У эмигранта в чужой земле, даже если предки явились две сотни лет назад и никакого иного, кроме местного, языка не знаешь, деньги, золото — единственное средство выжить и подчинить окружение.
Как правоверному, никакая другая религия достойной Аламу не представлялась. Синий фонарь, однако, получал он в конфуцианской кумирне близ Северомостовой улицы. Единственный не китаец, удостоенный такого положения. Крот среднего ранга, ведший церемонию посвящения, католик Чан да Суза, владелец круизной джонки, взяв за руку, водил по просторному двору храма. Пояснял: серый и черный цвета символизируют разруху и беду, зеленый — гармонию, желтый и золотистый — величие и славу, оранжевый и красный — праздник и торжество. Чан сохранял в семье обычаи предков, хотя посещал и церковь. Сознание двойственности в верованиях капитана помогало Аламу преодолеть внутреннее отвращение к положению, в котором он оказался. Аллах должен был простить его. Ведь он явился на церемонию ради денег, не веры...
Заветной мечтой отца Алама было достойное положение в обществе для сына. Уважение в Сингапуре давали только деньги. Благодаря Аламу «Бамбуковый сад» распространил влияние на средний и мелкий бизнес в индийской общине на Офир-роуд. И разве не уважаемым является положение Алама, если он участвует в полугодовых собраниях обладателей «синих фонарей» и «треугольных флагов»?
Мойенулл Алам шел до причала Клиффорда, где держал сувенирный киоск. В нем торговал старший сын, потому что официальная работа Алама — старшина службы безопасности на автостоянке «Банк де Пари» отнимала дневное время.
Он подумал, что следовало бы сменить гирлянду стручков красного перца «чили» над витриной киоска. Плоды потеряли изначальный оттенок. Да и оказались завешанными связками кожаных и пластиковых футляров для фотокамер, подцепленных на крючки, ввинченные в потолок. Сын считал: чем больше товару выставлено, тем выше престиж. Что ж, пусть так. Но и защиту от «дурного глаза» следовало бы обновить и сделать позаметнее...
У киоска плакал китайчонок, прикованный наручниками к дверной ручке.