Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

Шемякин мягко коснулся ладони Барбары, остановив ручку, выписывавшую скорописью иероглифы. Один остал­ся недорисованным.

Она спросила:

— Во сколько самолет завтра?

— В Чанги к двенадцати...

Недолговечная временная опора в их общих расчетах на будущее.

Барбара с европейцем представлялась Бруно условным центром аудитории, к которой он обращался. Ему показа­лось, что рука этого человека легла на ее колено. Не останав­ливая гладкого течения речи, приготовленной Джефри Пи­ватски, он взглянул на часы. Золотая «омега» на запястье показывала,

что лекция идет сорок шесть минут. Собрав волю, заставил себя говорить еще пять и почти оборвал фра­зу.

Кажется, никто не понял, что лекция кончилась. При­шлось добавить:

— Авторство изложенных вам мыслей вы вправе припи­сать новичку на Дальнем Востоке. Ибо неизменно правило — больше опыта, меньше уверенности. Мои же выводы без­апелляционны. Что ж... Но когда-то мне довелось участво­вать в боевых действиях в этой части Азии, в частности в воздушных десантах. Если солдат прыгал первый раз, шан­сов сломать конечности было пятьдесят на пятьдесят. Вто­рой раз — восемьдесят. И не оставалось сомнений, что в третий он расшибется... Это относится и к судьбе наезжаю­щих деловых людей с Запада. Но я остался здесь, никогда не покидал Азии. То есть мой первый прыжок стал и единствен­ным. Думаю, это в общем русле перемещения людей с нерас­пыленным запасом надежд с Запада на Восток, людей перво­го и единственного прыжка, людей, которые прибывают не для пробы, а навсегда. Они формулируют новую тенденцию: «Производить на Востоке и возвращаться с товарами на За­пад»... Каким же оборотнем стал сегодня киплинговский по­стулат-ворожба, что Запад есть Запад, а Восток — Восток и вместе им не сойтись!

Догадка, что рядом с Барбарой сидит русский, сделала Бруно вялым.

Он принял от поднявшейся к пюпитру девушки десяти­тысячную купюру и, вкладывая ее в бумажник, сверкнувший золоченым вензелем, закончил:

— Сходимся, я надеюсь... В поисках общего процвета­ния...

Аплодисменты смешались с грохотом трехсот стульев. Президент студенческого клуба благодарил в микрофон за интересное, как он сказал, устное эссе представителя нового технологического направления в финансовом бизнесе.

Русский, если это был он, потащился за Барбарой к вы­ходу в фойе. Бруно попытался вспомнить лицо танкиста, которого прикончили возле баррикады на его глазах в сорок пятом. Проскочила дикая мысль, что русский — сын злосча­стного или еще какой родственник...

Бруно спрыгнул с подиума и догнал парочку.

— Вся лекция читалась для тебя, дорогая... И я видел, что ты делала пометки, — сказал он по-французски Барбаре.

Складки серого костюма не стесняли ее движений и дела­ли походку свободней и шире, хотя туфли она надела на прямом японском каблуке.

Русский казался одиноким существом, привычно жду­щим, когда на него обратят внимание.

— Здравствуй, Бруно, — сказала Барбара, протягивая ла­донь, в которой оставалась ручка.

Лябасти подержался за золоченый колпачок и кончики пальцев.

— Рукопожатие выродилось на Востоке, — сказал Бру­но, — превратилось в нечто, напоминающее касание носами на Соломоновых островах...

— Это — Бэзил Шемякин, корреспондент русской газе­ты, — сказала она.

— Вы явились из интереса или за компанию с Барба­рой? — спросил Бруно, не переходя с французского на обще­принятый английский.

— Много философии и общих мест, — ответил с хоро­шим произношением русский. — Да и отдавать в зал десяти­тысячную бумажку мне бы показалось все-таки рискован­ным...

— Экземпляр застрахован, ха-ха! — ответил Бруно.

Церемонно повернувшись корпусом к Барбаре, сказал:

— Мой новый знакомый и твой друг так образован, Бар­бара! В этих краях почти не владеют французским...

— Он работал во Вьетнаме, потом Лаос и Камбоджа, Бру­но. Как и ты в прошлом, — сказала Барбара.

— В самом деле? Когда же?

— Шестидесятые и семидесятые, — объяснил Бэзил.

— Первый русский в Сайгоне в семьдесят пятом, первый русский в Пномпене в семьдесят девятом, — сказала Барба­ра.

— И первый русский в студенческом кампусе Сингапур­ского университета на лекции, и первый русский в компании с известной финансовой Пифией этого города-банкира, и первый русский... где вы еще собираетесь побывать, месье... месье...

— Шемякин, — сказал Бэзил.

В таких случаях он говорил себе: «Не злись». Во-первых, ощущал личную неприязнь к Лябасти, а это к делу не отно­силось. Во-вторых, банкир с симпатией относился к Барбаре и мог оказаться ее существенным источником информации.

— Прошу извинить меня, — сказал Бэзил по-англий­ски. — Я прогуляюсь по фойе, потом выйду в парк, посмот­рю, как прыгают возле барьера через голову велогимнасты... Хорошо, Барбара? А вам еще раз большое спасибо, сэр, за лекцию. Мне приходится только сожалеть, что очередь по­держаться за вашу купюру в десять тысяч до меня не успела...

— В чем же дело! — сказал Бруно. — Пожалуйста...

Он сделал движение, будто собирается достать бумажник.

Русский развел руками и ушел.

— Галльский петушок, — сказала Барбара по-французски.

— Ты про него?

— Он — русский... Ты разозлился, Бруно. Не нужно, доро­гой... Он еще не стал моим другом в твоем понимании друж­бы... Как бы там ни было, я действительно сожалею, что не могу ответить на твое чувство. Я ценю его. Я заговорила об этом в последний раз, понимаю, что нарушила соглашение...

— Достигнутое высокими сторонами на борту джонки да Сузы, — докончил Бруно. — Но остается вопрос, пока не раз­решимый для меня. Зачем ты в действительности появилась на лекции?

— Два дня твой телефон молчит. Ты стал скрытным в последнее время. Даже Рутер Батуйгас не говорит, где ты. О лекции объявлялось еще две недели назад. Вот и попытала счастье...

— Нечто значительное?

— Помнишь мою колонку в «Стрейтс тайме» относитель­но краха «Голь и Ко» и «Ли Хэ Пин» и о том, как это началось с приобретения Клео Сурапато позолоченного кулака?

~Да.

— Я видела кулак в конторе адвокатской фирмы «Ли и Ли». Клео переправил реликвию старой лисе Ли. За какие услуги?