Улыбка Мицара
Шрифт:
Эллиот рассказывал о своей книге.
– Веками человечество живет мечтой о встрече с разумными существами. Но где они? Я вас спрашиваю, земляне, - где они?
– Эллиот простер руки, как бы вопрошая небо.
– У нас нет никаких доказательств существования разумной жизни на других планетах, и вряд ли появятся такие доказательства. Я пришел к выводу: наша планета - единственная обитель разумной жизни в Галактике. Мы одиноки во Вселенной. И не пора ли нам прекратить тратить материальные ресурсы планеты на полеты за пределы Солнечной системы и обрекать лучших людей
Мадия выключила экран. Неужели Чарлз прав и мы одиноки во Вселенной? Сигналы, принятые станциями Комитета галактической связи, оказались магнитной записью старинной песни космонавтов. То, что не могли разгадать современные электронные машины, расшифровал магнитофон двадцатого века. Расшифровка расстроила Мадию. Шутку радиолюбителя она приняла за сигнал инопланетной цивилизации. Работник музея - старик с усталым лицом - порекомендовал ей обратиться в Институт математической лингвистики. А стоит ли идти?
Солнце заливало улицы Москвы. Мостовая из мягкой прупластики, словно весенняя травка, тянулась к солнцу. Но она была прохладная, эта мостовая. Под землей работали кибернетические устройства, создавая искусственную прохладу, искусственную зелень. И все-таки ей нравилась эта прохлада летнего шумного дня, мострвая, похожая на газон.
Мадия стояла у дверей Института математической лингвистики и никак не решалась войти.
– Мадия?
Она вздрогнула и повернулась. Перед ней стоял Эллиот. "Он, очевидно, прав", - подумала она.
– Что ты здесь делаешь? И почему у тебя такой удрученный вид?
– Он взял ее за руки. Мадия не отодвинулась и не оттолкнула его. Он не волновал ее, как прежде.
– Не надо было мне уезжать в Америку. Почему-то мне кажется, что я теряю тебя.
– Нет, Чарлз. Ты просто нашел себя.
– В чем? Я такой же.
– Да, ты не изменился, - усмехнулась Мадия.
Только сейчас она поняла, что он никогда не любил ее и никогда не будет любить. Он всегда будет любить только себя. Правда, с ним можно спокойно прожить жизнь, но...
– Ты долго пробудешь в Москве?
– спросил он.
– Завтра улетаю.
Мадия рассказала, зачем прилетела в Москву. Эллиот внимательно выслушал ее.
– Сочувствую тебе.
– Он пожал плечами.
– Впрочем, я предполагал что-то в этом духе.
– И начал довольно резко: - Я не понимаю тебя. Зачем ты пошла в Комитет галактической связи? Еще одна такая неудача - и ты совсем раскиснешь. Пока не поздно,. переходи в Совет Солнца, к Соболеву. Последние два месяца я готовил доклад Верховному Совету Планеты. Академик Соболев считает, что нужно прекратить полеты за пределы Солнечной системы.
– Я рада за тебя, Чарлз. В своей книге ты предугадал мысли академика Соболева.
– Конечно, - не без самодовольства усмехнулся Эллиот. Иначе он не пригласил бы меня к себе...
– Во что практически это выльется? Звездный Совет, звездолетчики да и молодежь едва ли согласятся с доводами Соболева. Лишиться романтики познания...
– Все решит Верховный Совет Планеты.
– Эллиот взглянул на часы.
– Мне пора, Мадия. Вечер у меня свободен. Проведем его вместе?
– Он заглянул ей в глаза.
– Но Верховный не может запретить полеты за пределы Солнечной системы!
– настаивала Мадия.
– Не будем говорить об этом.
– Чарлз опять взглянул на часы.
– Меня беспокоит другое. Где мы проведем сегодняшний вечер?
– Не знаю, Чарлз.
– Ты все дальше уходишь от меня, - почти утверждая, сказал Чарлз.
– А ведь со мной ты была бы счастлива, Мадия.
– Сколько самоуверенности, Чарлз. Между прочим, я уже слышала это...
Ей стало скучно. "Ты окружишь меня заботами, будешь внимателен, даже ласков, будешь писать статьи, будешь восторгаться ими и заставишь восторгаться ими меня, не спрашивая, испытываю ли я такой восторг. Это не счастье, а эрзац счастья", - думала она. И, решив закончить разговор, уже тяготивший ее, протянула руку:
– Тебе, кажется, пора, Чарлз. Ты так часто смотришь на часы.
– Извини, Мадия. Я тебе позвоню вечером.
В Институте математической лингвистики Мадия продиктовала в микрофон историю появления сигналов. Потом прослушали пленку.
– Твое мнение, Филипп?
– обратился директор института к молодому человеку с медлительным, почти сонным взглядом.
– Голос юноши, не совсем еще окрепший.
– Определеннее.
– Испанская фонема.
– Нет, негритянская...
– Вы нас извините.
– Директор института обернулся к Мадии.
– Вам придется выслушать наши несколько невразумительные разговоры. Если вас это не устраивает, можете посидеть в комнате отдыха. Хотите остаться здесь? Чудесно!
– И, обращаясь к своим коллегам, продолжил: - Меня интересует не фонема исполнителя песни, - совсем другое. Что вы думаете о звуковых аккордах перед песней?
Никто не спешил высказаться. В открытые настежь окна виднелись усыпанные крупными плодами ветви яблонь. Весь сад был залит ярким светом солнца.
– Как странно, - неожиданно для себя заговорила Мадия. В музее меня почти убедили, что принесенная вам запись шутка радиолюбителя. Но мне не хочется верить в это. Быть может, сейчас, когда мы слушаем тишину сада, юноша далекой планеты нуждается в нашей помощи.
Никто не откликнулся на ее слова.
– Что ж, будем играть в молчанку?
– спросил директор.
– Мне бы хотелось прочитать звуковые аккорды в математических формулах, - сказал Филипп, удобнее усаживаясь в кресло и давая этим понять, что он не скажет больше ни одного слова.
Директор посмотрел на Мадию: вот, мол, работай с такими. Она усмехнулась: с такими можно работать.
– Что же, послушаем математику, - сказал он, и в ту же секунду на стене, напротив его письменново стола, вспыхнул экран.
– Внимание, коллеги. Послушаем математику.
Сердце Мадии забилось - сейчас все решится. Лица лингвистов были бесстрастны и в то же время, как ей показалось, немного торжественны. Вспомнился Эллиот. Узнав, что сигнал радиошутка, он обязательно скажет: