Улыбка Мицара
Шрифт:
– Можете ли вы утверждать, что встреча с инопланетной цивилизацией не несет землянам беды?
– Я, кажется, ответил на этот вопрос. Повторяю: не несет.
– Не думаете ли вы, что землянам надо заниматься своими земными делами, переделкой Солнечной системы, например?
– Одно другому не мешает.
– Мы, кажется, отвлекаемся от предмета беседы, - вмешался корреспондент "Известий".
– Я хотел бы знать, почему шары оказались в разных местах?
– Очевидно, когда-то, а когда - неизвестно, все шесть шаров одновременно были посланы на Землю. Но один из них оказался на Марсе. Как это могло случиться?
– Удалось ли расшифровать непонятные сигналы, принятые службами Комитета галактической связи?
– Пока нет, - сказал Козырев, не давая Мадии возможности взять слово.
– Но Комитет галактической связи сообщит нам, когда завершит эту работу.
– А не может ли ответить на этот вопрос инженер Мадия Тарханова?
– Мадия Тарханова?
– повернулся к ней Козырев. Мадия догадалась, что академик хотел бы вообще обойти разговор о сигнале-песенке, но решила сказать правду.
– Сигналы расшифрованы в Музее старой техники на магнитофоне двадцатого века, - оказала она.
– Они оказались куплетом песенки времен Гагарина: "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы..."
Журналисты оживились. Это было интересно.
– И вы считаете, что песенка пришла из космоса?
– Да, считаю. Сигналы сейчас изучаются в Институте математической лингвистики. Получим ответ - сообщим вам. Единственно, о чем хочу попросить вас, - не считайте это курьезом, нелепицей, сказкой. Здесь кроется какая-то загадка, и наука разрешит ее.
Козырев отложил в сторону книгу Эллиота, вздохнул.
"С Эллиотом придется воевать. И не только с ним. У него есть могучие заступники".
Он углубился в проект создания атмосферы на Луне. Рабочий день расписан по минутам.
Вошел Рауль Сантос.
– Добрый день, Председатель, - вежливо поздоровался он, без приглашения усаживаясь в кресло слева от стола академика.
– Что нового на Марсе?
– спросил Козырев
– Теперь Марс - вполне приличная планета, - Сантос осторожным движением поправил тонкий металлический обруч, опоясывавший его высокий смуглый лоб. Это было его знаменитое устройство, помогавшее ему видеть.
– Обсерватория стоит на берегу Российского моря. Великолепное здание.
– Российское море больше Черного?
– Больше. Совет Солнца делает успехи.
– Управляемая термоядерная реакция на природном азоте, задумчиво сказал Козырев.
– Далеко шагнул академик Соболев.
Козырев вспомнил свой давний полет на Марс в качестве второго пилота планетарного лайнера. Под кораблем простирались пустыни - красные, оранжевые, желтые бескрайние равнины, лишенные признаков жизни. Козырев управлял кораблем. Через перископ кругового обзора он отрегулировал быстроту и направление спуска. Наконец лайнер коснулся поверхности Марса.
Шестнадцать человек первой марсианской экспедиции долго в молчании рассматривали незнакомый, безжизненный пейзаж. Красная, цвета битого кирпича, равнина убегала вдаль, к фиолетовому горизонту, к желтому шарику Фобоса. Над равниной висело сиреневое небо. И была тишина - тяжелая и неуютная. Веками человечество мечтало об этой минуте. Никто не решался нарушить торжественность момента.
Космический лайнер прочно стоял на опорах, задрав нос в небо. Козырев положил руку на холодный металл корабля. "Да это же Земля", - подумал он, сразу успокаиваясь. И куда бы потом судьба ни забрасывала его, он всегда, ступив на чужую планету, касался рукой ракеты: это успокаивало.
Почувствовать бы еще раз Землю там, в черной бездне космоса. Козырев глубоко вздохнул.
– Не надо, мой друг, - мягко сказал Сантос.
– Я понимаю тебя. Звездолет для тебя был, ну, как бы это точнее выразиться, не просто кусочком Земли, а самой жизнью, невестой, женой, смертью. Ты был счастлив, как может быть счастлив ребенок, впервые поднявшийся на ноги и сделавший свои первые три шага в жизни. Но есть и другое счастье - научить ребенка ходить по Земле.
Умный, мудрый Сантос! Козырев улыбнулся. Разумом он понимал собеседника, а сердцем...
– Мне бы кусок Земли в космосе, и я буду счастлив. Моя любовь - вся наша планета. Моя семья - все человечество. Ты качаешь головой? Думаешь, риторика? Нет, Рауль. Именно так воспринимается жизнь Земли там, среди звезд. Я рожден летать, а не спорить с Чарлзом Эллиотом. В молодости была у меня девушка...
– Не надо, Борис.
– Сантос поднял руку, белую, нервную, с длинными пальцами музыканта.
– Она не дождалась. Но винить ее? Время и пространство пока нам не подвластны.
– Если бы удалось подчинить их!
– вырвалось у Козырева. Спрессовать пространство, отделяющее нас от туманности Андромеды. Спрессовать так, чтобы можно было пощупать руками.
– Фантастично даже в наш экспоненциальный век.
– Сантос всем корпусом повернулся к Козыреву. Глаза у него были синие. Казалось, что на тебя смотрит само бездонное небо.
– Опасно глядеть в твои глаза, Рауль. Впечатление такое, будто летишь в бездну и зацепиться негде.
Сантос добродушно засмеялся:
– Глаза ученого, Борис. Они видят не только твое сердце, но даже твои переживания. Но тебе ли бояться моего взгляда? Твои глаза мерцают, как звезды. Ты живешь с опережением на сто лет. Ты хочешь преодолеть время и пространство. Даже в наше время пространство - понятие чисто философское, но не физическое. Мы сегодня можем подержать в руках нейтрон. А можешь ли ты дать мне в руки пространство или время, чтобы я мог их прощупать пальцами?
Козырев рассмеялся:
– Дорогой мой Рауль, если бы послушал нас сейчас кто-нибудь посторонний, подумал бы: вот сумасшедшие.
– Да? Если земляне нас не поймут, тогда мы действительно сумасшедшие.
– Земляне бывают разные. Эллиот тоже землянин, но кроме Земли, он ничего не хочет видеть.
– Как всегда в разговоре, ты не поспеваешь за своей мыслью. Миллионы звезд свершают свой путь в беспредельном небе твоей мысли, а ты рассказываешь только об одной звезде. Плохо. Преимущество таких популяризаторов, как Эллиот, в том, что они всегда говорят об одной звезде. Они просто не способны мысленно обнять Вселенную.