Умница для авантюриста
Шрифт:
Рени тихо сидела рядом. Мы так вымотались, что не стали ничего искать — опустились прямо на пол. Мерцатель тарахтел, как мотор её несравненного ЖМОТа. Трусишка достаточно выносливым оказался. Но он мой тэм, поэтому должен вытерпеть любые невзгоды, пока я жив. Какие бы байки ни рассказывали про кровочмаков, мы всё же не бессмертны, если знать, конечно, как убивать. Во всех остальных случаях есть множество вариантов выжить.
Сейчас сложнее всего оставаться в человечьем обличье. Прям на грани. Я не изменился, наверное, только чудом. Рени обрадовалась бы, увидь
Во мне сидело два их «подарочка» из шести — гладкие железяки, что вошли в грудь. Четыре навылет. Пули — так они называли их здесь. Из того самого оружия, из которого я не умел стрелять. На Зеоссе убивают по-другому. Более изощрённо. Но, может, это и к лучшему, что я здесь. Я справлюсь. Нужно только немного времени.
— Я выйду. Соберу хворост. Я быстро, — Орландо стрелял словами, как заведённый. Иди, дорогой, можешь и надолго. Лишь бы не влез ещё куда-нибудь. Как только за ним закрылась дверь, я выдохнул.
Рени сидела, скукожившись, пытаясь справиться с болью. Я чувствовал, как она сдерживает дыхание за плотно стиснутыми зубами.
— Послушай меня, — я легонько встряхнул девушку, — у нас слишком мало времени, а нужно сделать кое-что. Пожалуйста, только не спорь со мной, ничему не удивляйся.
— И ни о чём не спрашивай — я помню.
В голосе её ирония. Это хорошо: значит боевой дух на месте. Я осторожно начинаю снимать с неё лохмотья, что некогда были перчатками. Молчит, хоть в глазах её — удивление. Я знаю, слышу. Ей хочется спросить, что я делаю. Грязно домогаюсь, — улыбаюсь, не произнося ни слова. Жаль, что она не умеет читать мысли. Смотрю в глаза.
— Не бойся. Помнишь, как было с царапинами от когтей Бита?
Она медленно кивает, заворожённая. Я немного давлю на неё — что делать. Сейчас только сопротивления не хватало для полного счастья. Осторожно прикасаюсь губами к ссадинам и закрываю глаза. Её кровь. Её запах. Можно сойти с ума. Но сейчас не время терять голову. Провожу языком по каждой ранке. Медленно. Наслаждаясь. И даже не потому, что чувствую вкус её крови, нет. Это она — всего лишь. Ей больно. А я радуюсь, что могу помочь.
Я задираю подол её платья и снимаю порванные чулки. Стараюсь не смотреть на белизну кожи. Только раны. Меня интересуют её раны. Провожу пальцами посбитым коленям. Касаюсь губами и языком. Рени вздрагивает. Не от боли — от неожиданности. Трепетная птица в моих руках. И ей приятно — это я тоже чувствую очень остро.
Лечу израненные ступни, сбитые в кровь пальцы ног.
— Ты… с ума сошёл! — ахает она и неожиданно запускает свои ладони в мои волосы. — Это… недопустимо! Неправильно!
— Зато ты больше не будешь мучиться, — произношу глухо и тянусь к её губам. Вихрь безумия. Жадно. Неистово. Глубоко. До нестерпимого жара. До стона, что вырывается из наших глоток почти одновременно.
Я глажу её плечи. Она крепко обнимает меня за шею. Отрываюсь только чудом, балансируя, чтобы не перешагнуть грань.
— Ты должна мне помочь, Рени, — командую властно, начиная
Она вспыхивает. До слёз.
— Гесс… — пытается возразить, но я ей не даю это сделать.
— Это не то, что ты думаешь, Рени.
Но она уже и сама понимает. Я ловлю её остановившийся от ужаса взгляд. Рени смотрит на мою голую грудь. Прижимает пальцы ко рту. Нижняя губа закушена до крови. Полосы лжи. Отметины от пуль. И две раны, которым я намеренно не дал зарасти.
— Держи меня за руки. Так крепко, как сможешь, — она подчиняется. Не спорит и не возражает. В её пальцах — неожиданная сила. Обхватывает запястья кольцом. — Только не дрогни, не отпрянь, — умоляю я. Рени кивает, полная решимости. И тогда я закрываю глаза. Сосредотачиваюсь. Напрягаюсь. Выгоняю из тела застрявшие пули. Это больно, но необходимо. Я выгибаюсь дугой, почти теряя сознание. И только её руки удерживают меня на краю. Два живых браслета из её пальцев. Горячие ладони, которым я могу доверять.
Обе пули падают на пол с глухим звуком. Ударяются о дерево. А я обмякаю. Всё очень быстро. Минута — не больше. А кажется, будто по мне прошагало столетие.
Рени прижимает меня к груди. Гладит, успокаивая, по спине. Кто ещё делал так для меня? Разве что мама. Очень давно. Так давно, что и не вспомнить.
Я отстраняюсь и застёгиваю рубашку. Бросаю взгляды и встречаюсь с её решимостью в глазах. Она не даст мне спуску — я знаю. Забросает однажды сотней своих вопросов. Но это случится не сейчас. Запахиваю плащ и слышу, как в дверь входит Орландо. У него тоже есть вопросы, но он молчит почему-то. Может, ждёт удобный момент. А может, копит информацию, чтобы однажды ударить. Но именно сейчас ему не выгодно ссориться и выяснять отношения, иначе останется совсем один, а он этого не хочет. Доновский сын бесит и раздражает меня, но мне его жаль — как ни крути.
Он принёс какие-то сучья, и я понимаю: поход за топливом — предлог, чтобы оставить нас наедине и подслушать. Подсмотреть. Скорее всего, он всё видел. Но я сейчас не в состоянии копаться в его мыслях — нет ни лишних сил, ни энергии.
Орландо ставит фонарь на пол — разумно. Но огонь в камине разжигает такой яркий, что я невольно задаюсь вопросом: он мёрзнет или его колотит от случившегося?
— Не безрассудно ли — столько света? — спрашиваю всё же, наблюдая, как и Рени присаживается рядом с благородным отпрыском и протягивает руки к языкам пламени.
— Нет, — в его идеальном профиле — безмятежное спокойствие. Кажется, он отдыхает и наслаждается. Тишиной. Теплом. Девушкой, что сидит с ним рядом. — Сторожка полностью заросла плющом. Проверено не раз: чтобы увидеть огонь, нужно подобраться слишком близко. А чтобы найти это место, нужно знать, где искать. Думаю, никто не будет прочёсывать окрестности. Они убили всех.
Я всё же пытаюсь понять: знает Орландо что-нибудь, умело притворяется или настолько безрассудно глуп? Но он зашторен наглухо, как мундир на сотню пуговиц под самое горло.