Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
После того как разрывы снарядов покрыли позиции баварской пехоты на перевале, 1-й Нерчинский полк пошёл в атаку. Подъем в гору на несколько сотен шагов, напряжение боя основательно измотали людей за время приступа. Всё же они под пулями дружно ворвались в немецкие окопы и в рукопашной схватке овладели ими. Неприятельские пехотинцы, не выдержав рукопашной схватки, скатывались вниз и бежали к ближайшей пологой горной вершине.
Дальше казаки не пошли, поскольку отлогий противоположный спуск с перевала находился под огнём со второй линии вражеских окопов, устроенной за полверсты от первой. И новая линия окопов на новой горке оказалась ограждённой колючей проволокой.
Пятая сотня нерчинцев в штурме Безымянного казачьего перевала наступала в первой волне. Ей и выпада честь первой ворваться на позицию баварцев и завязать там ближний бой, удивительный тем, что часть его участников рубила и колола шашками, а другая защищалась штыками. Германцы такое вряд ли могли предвидеть.
Трудно сказать, насколько удачным бы оказался прорыв унгерновской сотни, но её казакам перед боем выдали ранее невиданное оружие — ручные гранаты. Специально откомандированный в полк вахмистр из Приморского драгунского полка учил отобранных для такой «работы» забайкальцев; как приводить ручные гранаты в боевое положение, как бросать, как самому избежать поражения осколками.
Когда нерчинцы подбежали на два десятка шагов от вражеских окопов и можно было уже различить лица стрелков-баварцев, сотник Роман Унгерн скомандовал:
— Гранатомётчики! Кидай!
По этой команде все залегли, а наиболее физически сильные казаки начали метать ручные гранаты. Когда замолкли последние гранатные разрывы, сотенный командир отдал последнюю команду в схватке за перевал:
— Вперёд, братцы!
Уже в окопах унгерновская сотня «распылилась», каждый нерчинец искал себе врага сам. А на перевал уже взбирались, ругаясь, казаки других полковых сотен...
За этот бой сотник Роман Фёдорович Унгерн фон Штернберг и получил почётное Золотое оружие. На этот раз у генерала Крымова к личности награждаемого офицера «лишних» вопросов не было. Всё было начальственно понято и документально оформлено честь по чести.
...Карпаты русская армия не удержала, хотя 48-я стрелковая дивизия генерал-майора Лавра Георгиевича Корнилова изготовилась с Дуклинского перевала спуститься на Венгерскую равнину. Восточный фронт в сражениях отступил, и Карпатские горы вновь оказались в тылах австро-венгерской и германской армий.
Крымов как-то поинтересовался у бригадного командира барона Врангеля, как обстоят дела у сотенного Командира нерчинцев, представление которого к ордену Святого Георгия он подписывал не без некоторых сомнений. Врангель на вопрос только развёл руками:
— Барон Унгерн-Штернберг как-то резко изменился, Александр Михайлович.
— Что с ним? Устал от войны?
— Да лет. Война для него — любимая мелодия вальса «На сопках Маньчжурии».
— Тогда что же?
— Унгерн совсем потерял офицерский облик. И раньше отличался известной неряшливостью, а теперь ещё хуже. Мундир напоминает одежду военного человека, который месяц пробирался где-то по лесам во вражеских тылах.
— Пётр Николаевич, но ведь сотнику полковое начальство может напомнить, что он носит офицерские погоны и должен служить примером для подчинённых, и к тому же он Георгиевский кавалер.
— Напоминали не раз. И даже устали напоминать.
— А что говорит он в ответ?
— Отвечает сразу вспыльчиво. Говорит, что война схожа с охотой в амурских лесах. Что главное убить зверя в обличье врага, а уж потом думать о том, как заштопать дыры в голенищах сапог.
— Но ведь на него весь полк смотрит. Как так можно.
— Значит, Александр Михайлович, барону Унгерну это можно. Он и не спит давно в постели. Седло под голову — и улёгся спать среди нижних чинов. Казакам такое братание нравится, и они «нашего барона» считают.
— А вы сами лично, Пётр Николаевич, как относитесь к сотнику?
— Больше похвально.
— Любопытная позиция бригадного командира. Почему?
— Мне кажется, Александр Михайлович, что у меня на глазах в образе фон Унгерна рождается новый тип партизана русской армии. Совсем отличного, скажем, от Давыдова и Фигнера из 12-го года. Хотя он взял у них, несомненно, самое лучшее.
— Но партизанщина несовместима с регулярной армией. Она наносит ей моральный урон. Падает дисциплина, воинская организованность.
— Позволю с вами не согласиться. На любой войне есть место партизанской вольнице. У неё героическое начало, поэтому в партизаны идут самые лихие бойцы. Те, кому хочется стать героем перед сослуживцами и самим собой.
— Но, Пётр Михайлович, вы же прекрасно видите следствие партизанщины на войне. Война закончится рано или поздно. Что ждёт тогда сотника Унгерна в армии мирного времени?
— В мирное время он в казачьем полку долго не продержится. В полковой жизни места ему действительно не найдётся.
— Должность-то ему найдут. Фронтовик, кавалер Святого Георгия. Да только той должностью и мирной жизнью армии наш барон будет тяготиться, как никакой другой строевой офицер.
— Полностью согласен с вами, Александр Михайлович. Именно по этой причине Унгерн уже оставлял в Забайкалье полк аргунских казаков. А затем бросил службу в Амурском казачьем полку. Но всё же в мирной жизни у такого партизана выход есть. Увлекательный сам по себе.
— Какой именно?
— Найти себе новую Монголию, где степные пастухи ополчились на китайцев. Или другой выход для беспокойной своей души. Вскоре после войны оставить армейскую службу и записаться на Дальнем Востоке в пограничную стражу. Могу вас уверить, что разбойникам-хунхузам от барона Унгерна придётся не сладко.
— Здесь вы несомненно правы. Для такого офицера на Востоке жизнь границы действительно станет вальсом «На сопках Маньчжурии»...
Свой второй орден — Святой Анны 3-й степени барон Роман Унгерн-Штернберг получил уже в конце войны. И, может быть, армейское начальство оценило не заслуги младшего казачьего офицера на поле брани, а то, с каким рвением он и его сотня принимали участие в «ликвидации» солдатских беспорядков. То, как потомок эстляндских рыцарей, сугубо «военная косточка», боролся с дезертирами, будучи скор на расправу.