Ушастыи? призрак
Шрифт:
— Так что, не посодействуете? Она ж ребенок совсем.
Это была та грань революционной борьбы, которую Петр терпеть не мог. Того же Гришку Коновалова вместе с "братишками" его отряд охотно и без малейших угрызений, повязав, выгнал к ближайшему оврагу, поставил на колени и оделил свинцом в бедовые затылки. А потом закидали лапником и забыли, в каком месте.
И сны нехорошие никого не мучили, даже самых совестливых. Лили кровь как воду — получите и распишитесь, это было только справедливо.
А барышня Лизавета... И впрямь ведь ребенок. Испуганный, одинокий. Думал ли Федор Мызников, когда строил свою усадьбу, что место-то не совсем удачное. Зажато в углу уезда меж каньоном и железкой. Все более-менее проезжие дороги перекрыты такими же отрядами и рабочими патрулями — спасибо банде Коновалова, не скоро их еще расформируют. А лесом уходить... Один Евсеев сможет. С барышней — вряд ли.
Лошадь болотом не пройдет, на себе столько провизии и сменной одежды барышня не утянет. Да и ночевки на холодной земле... простынет, застудит легкие — и в аккурат к зиме отойдет.
Нет, это точно глупая затея.
Павел Егорович терпеливо ждал, что надумает Петр и эта овечья покорность без слов сказала ему, с кем он имеет дело. Не родственник Мызниковых ни с какой стороны. Просто старый слуга, который с младенчества при хозяевах и предан им как собака.
— Остальные где? — спросил Петр.
— Так разбежались. Давно уже. Большая часть с Юденичем ушли.
— Умные люди, — фыркнул Петр. Если б эти... неуделки их послушали, насколько проще была бы сейчас жизнь.
— Павел Егорович, — Петр положил руки на стол. Повеселевший взгляд Евсеева метнулся, было, к кисету. — Доложить о том, что происходит в усадьбе я обязан. Сюда пошлют уполномоченного. Поговорите с ним. Может — договоритесь. Все же ни вы, ни Лизавета... Павловна?
— Павловна, — торопливо закивал Евсеев.
— Вы не являетесь представителями класса эксплуататоров. Напротив, вы — угнетенные крестьяне. Возможно, даже работа найдется, прямо здесь, в усадьбе. Паек дадут. И с документами что-нибудь решится. Думаю, документы Лизаветы Павловны сгорели при пожаре... Денег я не возьму.
— Иначе никак не получится?
— Это все, что я могу сделать.
— Благодарствую, — тихо кивнул Евсеев. И встал из-за стола, заняв, разом, пол комнаты. Петр тоже поднялся, повернулся к двери.
Удара здоровенным кованым подсвечником по затылку он не ждал. Уж больно мирно вел себя Евсеев и неподдельно боялся. Но, выходит, за своего детеныша и заяц озвереет. Деревянный, давно не метеный пол оказался совсем рядом, руки завернули за спину. Петр попытался дернуться, но Евсеев навалился сверху и с очередной вспышкой боли сознание погасло.
Последнее, что успел подумать Петр — решится ли боец Ильин нарушить приказ. Был он парнем шебутным, с командиром часто спорил. Может, и не все еще?..
Второй раз что-то вроде сознания вернулось к нему, когда Петр почувствовал, что едет. Кто-то (Евсеев, кому больше? Не барышне же Лизавете) тащил его за ноги по длинному коридору и тихонько приговаривал:
"Вот и ладно будет... А то — придумал тоже. Уполномоченного, да работу. А то я не знаю, что за работа будет у одинокой, беззащитной барышни! Хорошо, если с одним уполномоченным заставит, а если со всеми подряд? Нет уж, нечего и думать".
— Куда тянешь-то? — Прохрипел Петр, — скажи, может, сам пойду.
— Сам не пойдешь, — неожиданно серьезно отозвался Евсеев, — туда никто сам не идет.
Заскрипела дверь. Упала на глаза темнота — комната была без окон. Евсеев, судя по звукам, достал огниво и вскоре на сквозняке заплясали огоньки свечей. Петр попытался извернуться и оглядеться, но лежа носом вниз получилось это не очень. Увидел лишь широкую каменную плиту без украшений и надписей и воткнутый в пол здоровенный нож.
— Убивать будешь? — Страха не было. Была обида — попасться так глупо и нелепо. И как раз тогда, когда революция уже победила, осталось только защитить ее и построить тот самый новый мир, о котором он мечтал.
Вдвойне обидно, что убьет его не пуля матерого, убежденного врага, а какая-то дурацкая, нелепая пародия на колдовской обряд. Мракобесие чистой воды.
— Убивать не буду, — неожиданно мирно возразил Евсеев, — Толку с тебя, мертвого. А Лизавете защитник нужен. Вот я из тебя защитника и сделаю. Будешь ее беречь, как родную — потому что на кровь ее обряд завяжу. Поможешь через ваши кордоны пройти — к Варшаве.
— А ну как не помогу? — Попробовал Петр.
— А не поможешь, по злобе ли, по глупости, из мести или еще из каких соображений... сто лет тебе туманом летать над болотами. Ну-кось, дай-кось... — Петр почувствовал, как его берут подмышки и переворачивают на спину, затаскивают на камень — он обжег холодом, но как-то быстро нагрелся до температуры тела.
Угасающее сознание уловило вроде как внизу голоса. Один был точно женский. Второй — как будто бойца Ильина. Все-таки ослушался?! Молодец. Выберемся...
Додумать эту мысль Петр не успел. Случились сразу две вещи: рукоять нож опустилась ему на лоб, а внизу прогремел одинокий выстрел.
Я посмотрела на Хукку. Видел ли он то же самое? И, если да — то что это было?
— Тебе же прямым текстом сказали... Хранителя из него сделали. Для девушки. На камне обряд провели, с кровью связали — а потом притопили. Чтобы поднялся и служил.
Пес шумно и презрительно фыркнул.
— Что-то пошло не так? — Догадалась я.
— Понятное дело. — Шаман тоже положил руку на холку пса, поверх моей. — Это же солдат революции, какой из него слуга? Такого и смерть не согнет, даже через обряд. Думать нужно, прежде чем шаманить, да еще на крови.