Ушастыи? призрак

Матуш Татьяна

Ульрих поморщился. Но папку взял, негромко заметив:

— По итогам нашего небольшого столкновения, гость здесь скорее — вы. А я — скорее хозяин.

— А вот это не факт, — встрял Багров.

Человек с говорящим ником "Палач Милосердия" посмотрел на безопасника поверх дорогих очков. Усмехнулся.

— Это очевидно всем, кто имеет хотя бы зачатки экономического или юридического образования. Я перекупил обе ваши задолженности и на этом основании являюсь сейчас владельцем... "Ярких красок"... Название, конечно, нужно сменить, в Европе его просто не поймут. Русский язык избыточно сложен для успешного маркетинга.

— Ничего. "Водка", "матрешка", "партизан" — выучили, выучат и эти, — хорошее настроение низложенного директора было непоколебимым и стойким, как сопротивление батареи Раевского.

— Что? — Ульрих Кениг вчитался в мелкий шрифт, надеясь, что ему почудилось, — Это... Это незаконно! В России нет такого закона!

— Есть и действует, — пожал широченными плечами Павел Понашевский, — просто редко применяется вот так. Но с юридической точки зрения все безупречно. Любой суд признает это, даже не удаляясь на совещание.

Кениг скользил взглядом по равнодушным строчкам, надеясь, что они сложатся во что-нибудь более приемлемое или, чем черт не шутит, хотя бы вменяемое.

— То есть вы... не хозяин "Красок..." — проговорил он, вы — банкрот... А почему объявления в "Коммерсанте" не было?

— В этом номере будет. Не успели. Суд был долгим. Арбитражный управляющий работал два месяца... Так что я ничего вам передать не могу по той простой причине, что ничего моего тут нет.

— А кто хозяин? — Деловито спросил Кениг и снова зарылся в бумаги.

— Все, — с нескрываемым удовольствием просветил его Багров, — Все работники "Красок..." На паях. От генерального директора до уборщицы. И паи равные и у директора, и у уборщицы. Фабрики — рабочим!

И заржал, словно сказал невесть что остроумное.

— Хм... И вы думаете, я не смогу перекупить эти паи у ваших самозваных хозяев? — Скривился Кениг.

— Как сказал бы красноармеец Сухов: "Это вряд ли". В уставе прописано четко, что пайщик должен работать на предприятии.

— Такой зарплатой, как у нас, не разбрасываются, — мягко добавила Соня.

— Вероятно, эти ваши... невероятные зарплаты и позволили всем уборщицам выкупить с собственность... часть завода, — Кениг сказал это, как выругался.

— Не, столько Пашка не платил. Они кредиты взяли, — снова заржал Багров. — Беспроцентные.

— В каком банке?

— В кассе взаимопомощи предприятия...

Зеленая, как наркотический приход, папка полетела по столу в сторону Понашевского, но наткнулась на органайзер и остановилась, всем своим видом выбешивая Кенига.

— Это афера!

— Разумеется, — охотно согласился тот. — Но ведь абсолютно законная. И, черт возьми — красивая!

— Постойте, — Ульрих выпрямился, с подозрением глядя на Багрова, — если уважаемый господин Понашевский — банкрот, он не имеет права занимать кресло генерального и визировать документы.

— Я и не визировал. А то, что тут сижу... ну, это, исключительно по привычке. И в любую секунду готов уступить место действующему генеральному директору "Красок". Избранному, кстати, собранием пайщиков большинством голосов. Сместить его никто не может...

Немного рисуясь, что уж там — была у него некоторая склонность к позерству, Павел выбрался из-за стола, демонстративно отошел и встал у стены.

А с кожаного диванчика поднялась скромно сидевшая в уголке Соня. Так же медленно улыбнулась. Пересекла кабинет и заняла место во главе стола. Уверенно, по-хозяйски. Словно всегда тут сидела.

— "Краски..." — наши, — хищно оскалилась она. — Попробуйте выцарапать их у меня, господин Кениг. Я далеко не так добродушна, как папа и могу на некоторые действия дать асимметрично-агрессивный ответ.

— Папа, — Кениг вскинулся, — Ты понятия не имеешь, Соня. Этот человек не имеет никакого отношения к твоему рождению. Я — твой отец.

— "Звездные войны", Эпизод Пятый, — фыркнул Багров.

— Любопытно, — сказала Соня. — И даже где-то шокирующе. Но, по сути, ничего не меняет. Я вам могу еще чем-то помочь, господин Кениг? Если нет, то мы бы предпочти остаться своей семьей...

Когда дверь за Палачом закрылась, они еще некоторое время сидели тихо, словно боясь спугнуть наступившую вдруг уютную, мирную тишину.

Прервал ее Багров, самый толстокожий из всей компании.

— Ну, кажется, на этот раз отбились. Спасибо Петру, жаль, он сейчас не с нами. Толковый мужик. Доставай коньяк, генеральный. Отпразднуем... так сказать, семьей.

— Если семьей... — Павел подмигнул дочери и вытащил из узкого, похожего на пенал, шкафа, гитару. — Давай, Соня. Нажми на клавиши, продай талант.

Девушка привычно устроила гитару на колене, пробежала по струнам. Поморщилась и подкрутила четвертый колок.

— Разливай, начбез. По сто грамм фронтовых.

Ветер горячий бьёт по лицу,

Пули свистят, но, однако,

Кто-то встаёт и навстречу свинцу

Первым шагает в атаку!

Я это сделать должен,

В этом судьба моя.

Если не я, то кто же?

Кто же, если не я?

Голос у Сони был негромкий, но чистый и звучала в нем та самая страсть, которая, подчас, куда важнее идеального слуха.

Мужчины подтягивали вполголоса, иногда не попадая в такт... но кого это тут волновало? Отбились — и здорово. Можно передохнуть до очередной атаки.