Уставшее время
Шрифт:
— Ну?
— А потому что время тогда скукоживается. Болеет как будто. Худосочным становится. Волчком крутится, как этот… неврастеник. До гражданской войны, допустим, часы в Российской империи тикали с одной скоростью, а после, в эсесесере — с другой, учетверенной, спешить стали.
— Чего? Время-то? У тебя, умник, с мозгами все в порядке? Как это время может с разной скоростью тикать? — наседал на Матвея крепыш.
— Это ты, как я гляжу, умником прослыть хочешь. Вспомни детство золотое, когда подрасти сильно хотелось. Тогда до вечера день был — целый год, а год — как вечность. И сравни с тем, что у тебя счас имеется. День как час, год как неделя. И со страной то же самое. Что раньше было тремя веками, щас уложится в двадцатку годов, а потом и вовсе в один день. И однажды проснешься ты под мышкой у жены и поймешь, что время у нас совсем ё…лось. Вышло в расход, значит.
— А чо будет? — толпа ржала над Матвеевыми философствованиями.
— Чего будет? — переспросил Матвей с усмешкой. — А ничего не будет. Абзац будет и вам, и нам, и женовым теплым подмышкам. В лучшем случае — Царствие небесное.
— А в худшем? — дружно спросила толпа.
— А в худшем будете вечно лизать сковородки в аду, — отрезал Матвей.
— А ты кто такой, — встрепенулся вдруг длинный мужик с татуировками, — чтоб нас сковородками стращать? — Он раздвинул толпу и угрожающе пошел на Матвея. — Кто ты такой, я спрашиваю, что рабочего человека на сковородки отправляешь? Я тебя, сука, сейчас самого сковородки лизать отправлю. — Переходя на срывающийся крик, татуированный человек продолжал наступать на Матвея. — Да я тебя…
Толпа загалдела, раззадоренная уязвленным мужичишкой. На Матвея посыпалась нецензурщина, назревало мордобитие.
— Врежь ему, Петруха, чтоб на всю жизнь запомнил тяжелую руку народа.
— Вдарь по соплам.
Не раздумывая больше, Митя бросился в гущу толпы, наседавшую на Матвея (тот уже принимал первые удары и оплеухи), растолкал груду потных тел, внедрился в самый центр событий и что есть мочи закричал, пытаясь перекрыть голосом буйный гвалт:
— Господа! Прошу внимания. Прекратите избиение. Вы что, не видите, это сумасшедший, у него справка есть, он на учете в психдиспансере состоит. Да прекратите же! Связались с сумасшедшим, да еще и руки распускают!
Толпа немного раздалась в стороны, но до мира было еще далеко. Требовались более сильные аргументы.
— Я его лечащий врач. У пациента шизоидная амнезия правого полушария мозжечка, осложненная синдромом депрессивной абстиненции. — Митя нес дикую околесицу, сам мало что в ней понимая, но очень надеясь, что к незнакомой терминологии будет проявлено уважение.
Напрасно он на это рассчитывал.
Эффект оказался прямо противоположным. Сзади, над ухом вдруг раздался обиженный голос:
— А ты не умничай! — И сразу вслед за этим он почувствовал оглушительный взрыв в голове.
Перед глазами сверкнула яркая молния и тут же рассыпалась множеством искр. Медленно, точно во сне, Митя обернулся, чтобы понять причину взрыва. Ею оказался прыщавый юнец, с дебильной улыбкой и детским изумлением на лице рассматривающий оранжевую каску.
— Гляди-ка! Треснула. Во падла! — восхищенно сказал он и сунул расколовшуюся каску Мите под нос.
И тут на Митю сошло откровение.
Ему внезапно открылся истинный смысл слова «ошеломить». Оно брало начало от древнерусского «шелом» — шлем. Теперь он знал, что в Древней Руси боевые шлемы использовались не только для обережения головы в битве, и не только для вычерпывания ими Дона, как в «Слове о полку Игореве». Было у них и еще одно назначение — служить оружием ближнего боя. Предки дрались не только мечами, но и шеломами, которые предназначались исключительно для битья по голове (соответственно незащищенной — шеломы были в руках у противников). Позже ошеломление вошло и в фольклор, но следы его здесь неявны и туманны. Например, поговорки «Закидать шапками» и «Прийти к шапочному разбору» явственно указывают именно на это забытое боевое искусство славян.
Все это историко-филологическое рассуждение пронеслось в Митиной пострадавшей голове не более чем за секунду. И это было последнее, что он отчетливо осознавал. А затем он вообще перестал существовать.
5
Мите снилось Русское поле. Оно было темно-зеленым и безокраинным, с редкими всхолмленностями, полого переходящими в низины. Пламенеющее солнце медленно поднималось над полем, окатывая его тревожным светом и пробуждая великие силы. Митя видел, как две могучие рати готовятся к битве: конники седлают лошадей, лучники проверяют крепость тетивы, ратники оголяют мечи — а на противоположной стороне багрово бликуют вражеские сабли.
Но вот оба воинства двинулись на сближение, полетели первые стрелы, падали первые убитые. Широкая равнина заполнилась гулом, звоном, ржаньем, лязганьем, громом битвы. Она продолжалась все утро и весь день. Поле густо покрылось телами поверженных людей и лошадей, но в живых оставались еще многие — они продолжали биться с врагом не на живот, а на смерть и умирали гордые и непобежденные, защищая свою землю и города от кочевой опасности.
Митя видел двух всадников, сошедшихся среди великой сечи. Оба — и русич, и степняк — горели яростью, каждый готов был брать противника голыми руками. Русич был силен и тверд, степняк ловче и хитрее. Неуловимым движением сабли ему удалось вырвать меч из руки противника. Тот издал яростный клич и сорвал с головы шлем с острым навершием. Это был красивый шлем. Серебряные чеканные накладки блестели в свете заходящего солнца, а спереди он был украшен вставленным в металл бесцветным камнем треугольной огранки, сиявшим чистыми, серебрящимися отсветами. Вздернув коня на дыбы, русич с размаху ударил противника шлемом, надетым на руку. Кочевник взвыл от боли, но крик его захлебнулся и перешел в хрипенье. Длинное навершие шлема вошло ему глубоко в глаз. Для русича эта схватка тоже стала последней: налетевший на него сбоку враг опустил на незащищенную голову свою стальную молнию.
Мите не удалось узнать, что стало со шлемом и обагренным кровью камнем. Место поединка было захвачено новой волной сражающихся. Скорее всего, шлем был смят копытами, а камень затерялся в траве.
Снова пришла тьма.
А когда во тьме опять забрезжил свет, Митя стал не только видеть, но и ощущать. Он чувствовал свое тело и испытывал тупую, ноющую боль в затылке. Рукой он попытался нащупать и определить источник боли, но наткнулся лишь на шершавую ткань, которой была обмотана голова. Он понял, что находится в больнице. В палате, кроме его кровати, стояли еще четыре. На трех из них лежали по-разному перебинтованные и загипсованные тела, четвертая была смята, но пуста. Одно из тел поблизости читало газету. У Мити назревал десяток вопросов относительно текущего положения дел.
— Который час? — первым делом спросил он.
— Ба! — из-за газеты высунулась нечесаная голова и весело осмотрела его. — Наконец-то ты очухался. Поздравляю! Сутки пролежал в полной отключке.
— Сутки? — переспросил Митя огорошенно. — Ничего не понимаю. Меня же просто огрели по башке. Каской. А я сутки?…
— Хорошо, наверно, огрели. Но тебе повезло. Доктора говорили — черепушка цела, только сильный ушиб и скальп рассечен был. Швы наложили, теперь самое малое неделю будешь здесь отдыхать. Так что давай знакомиться. Я — Николай. Руки подать не могу — сам видишь: на привязи, — он чуть приподнял загипсованную и подтянутую к груди руку, чтобы было лучше видно.
— Митя, — представился Митя. — А вы… ты из-за руки здесь лежишь?
— Да рука-то что! — жизнерадостно ответил Николай. — У меня еще четыре ребра хряснули.
— Как это тебя угораздило?
— Так антресолька ж на меня свалилась. Собирал я дома стенку — хорошая стенка, пять шкафов. Каркас собрал, антресолины наверх закинул — ну так, для примерки, а вниз спускался, под ногу деревяшка встала, едрена вошь. А теперь представь себе картину: нога подворачивается, я падаю, хватаюсь рукой за шкаф, шкаф накреняется, антресолька съезжает и готовится уже на меня лететь, я падаю окончательно, закрываю кумпол руками. Так она, зараза, мне на брюхо свалилась, ребра переломала. Вот такая история. Бытовая травма!