Утомленное солнце
Шрифт:
– Братва, гостя принимай! – ощерился Захар.
– А кто это такой? – блеснул железной фиксой ершистого вида хлопец.
– Земеля мой. Летчик. Да, братва, это он нашего благодетеля сбил…
Речь шла о немецком транспортном самолете. Артем не мог сбить именно тот транспорт, который упал в расположение штрафной роты. Он поддерживал войска другого фронта. И действовал южнее, а не севернее Сталинграда. Но урки поверили Захару. И одобрительно закивали, глядя на Артема.
– Мне за жизнь с земой потереть надо, – сказал Захар.
И обвел братву многозначительным взглядом.
– Закурим? – спросил он.
И достал из кармана трофейный кожаный портсигар с такими же трофейными сигаретами.
– Я не курю, – неуверенно пожал плечами Артем.
– А зря… – Захар не торопился прятать сигареты.
Хотя, судя по всему, здесь они были в огромном дефиците.
– Закуришь – легче станет… Давай! Если по первому разу, то смоляки эти, ну сигареты, слабые, не развезет. Зато полегчает…
Артем взял сигарету. Сунул в рот. Захар щелкнул зажигалкой. В горле запершило, в легкие ворвался дым с запахом гнилого табака, никотин тут же впитался в непривыкшую к нему кровь. Закружилась голова. Такое ощущение, что нутро сейчас вывернется наизнанку. Артем протянул сигарету Захару. Хватит с него этого удовольствия.
– Давай еще, это по первому разу хреново. А потом кайф будет…
Организм был возмущен наглым никотиновым вторжением. Но даже на фоне этого Артем ощутил легкое приятное расслабление. Как будто двадцать капель спирта принял… Он послушал Захара, сделал еще несколько затяжек. Возмущенная волна отступила, сознание заволокло убаюкивающей дымкой. Уже не хотелось отбрасывать сигарету…
– Это немецкие смоляки, – сказал Захар. – Эрзац-табак. Слабый и вкус гнилостный… Вот махры бы. Но где ж ее взять?..
К ним подошел паренек с двумя алюминиевыми кружками в руках. Поставил их на свободное место. Угодливо передал Захару какой-то сверточек.
В кружках был чай. Темная водичка без сахара. Но кипяток!.. Никогда еще Артем не пил такого вкусного чая. Ему приятно было глотать обжигающую жидкость, чувствовать, как тепло разносится по организму.
– На вот, держи! – Захар сунул ему в руку какой-то темный кусок.
Артем не поверил. Это был горький шоколад. Самый настоящий шоколад.
– Откуда?
– Оттуда! – улыбнулся Захар и вознес глаза к небу. – Когда немец упал, мы его потрошить давай. Что унес, то и твое. Потом из полка барахольщики понаехали, все остальное себе хапнули… Но мы вот немало взяли, кое-что осталось… Давай, давай, а то кто увидит. Или унюхает. Мужики-то голодные, слюнками давиться начнут.
Небольшой кусочек шоколаду не мог унять волчий аппетит. Зато он дал Артему нечто большее. Веру в людей, которые его окружали. Веру в братскую душу… Захар сейчас казался ему родным братом. Как будто и нет больше никого роднее на многие сотни километров вокруг.
– Я вот о чем хотел тебя спросить. О Римме что-нибудь слышал?
– А вы разве не переписываетесь? Или у тебя без права переписки?
– Зачем без права, с правом… Я ж не враг народа, – ухмыльнулся Захар. – Только тут такое дело. Нельзя мне писать ей. И ей
– А на что ты пошел? – спросил Артем.
Он помнил, что говорила ему Римма про своего брата тогда, на Белорусском вокзале. Захар какой-то вызов кому-то бросил. Он даже догадывался, кому и какой вызов…
– Да так, фраера одного на деньги раскатали, – небрежно махнул рукой Захар. – Сам просился… А потом мусора… Да это и не важно… Ты думаешь, я такой плохой, да? Уркаган, уголовник. А я не уркаган, я по стирам спец, ну, шулер, катала, в общем, карточный игрок… Ты вот комсомольцем, наверное, был, коммунист там, если не исключили. Это твоя дорога. Но не моя. Я на коммунистов и на эту чертову революцию зуб имею… Ты только не дергайся, ладно? Я много говорить не буду. Просто у меня отец – столбовой дворянин, мать – баронесса. Отца и мать чекисты из ОГПУ расстреляли, в двадцать восьмом. Типа, контрреволюционный заговор. Тетка нас растила, а потом и тетку… В общем, не люблю я советскую власть. Так уж сложилось. Вот ты думал, что на свободе живешь, а я в клетке. Ни черта! Это вы в клетке живете! А я гораздо свободнее вас всех! Нехорошо быть уголовником, но еще хуже быть советским человеком, понял?
– Не понял! – Артем волком глянул на Захара.
– Не понял и не поймешь. И понимать не надо, – жестко усмехнулся тот. – У каждого свой путь… Я тебя агитировать не собираюсь, лично мне до фонаря, кто ты по жизни. Лишь бы не гнида. Но этого за тобой нет… Я чего Римме-то не пишу? У нее жизнь впереди. Хоть и не та жизнь у нас, а жить надо. Она хочет на врача учиться. Представляешь, она в институт поступать станет, а у нее брат в местах лишения свободы. Могут и не взять… Я потому и не пишу ей, чтобы она адреса моего не знала. Если она мне не пишет, то и почту ее не проверяют. Я ей не пишу, и меня как бы нет… Зачем девчонке судьбу портить? Ты согласен?
Артем мог соглашаться или не соглашаться с ним. Но сейчас его волновало другое.
– Ты говоришь, что Римма на врача хочет учиться, – сказал он. – А как-то ты говорил, что она летчиком мечтает стать…
– Так это по молодости. Побесится, побесится, а потом успокоится… Кстати, это ты ее вдохновил. Влюбилась она в тебя, – усмехнулся Захар. – Как увидела тебя, так и пропала… И мне сказала, только, говорит, хоть попробуй его пальцем тронь… Я Римму очень люблю. Единственный на свете родной человек… Меня еще в сороковом замели. С тех пор про нее ничего не знаю… Ты ее когда в последний раз видел?
– Год назад. Наш полк в Тушине стоял.
– Ваш полк?! – изумленно повел бровью Захар. – В Тушине?! Ваш полк… Так ты что, чисто за Тушино воевал?
– Получается, что так…
– Римму видел?
– Видел. Она уже совсем взрослая…
– Ты с ней случайно не того!.. – вздернулся Захар.
– Нет, даже в мыслях не было…
– Ты с ней не переписываешься?
– Нет.
– Значит, сейчас про нее ничего не знаешь.
– Знаю, – невесело вздохнул Артем. – Римма в летную школу поступила. Где-то в Энгельсе школа для девушек. Там из них летчиков готовят…