Утренние поезда
Шрифт:
— Огорчить? — вскинул голову Ваганов.
— Вы задержитесь… ну… на некоторое время. Нельзя сейчас отправляться на Ардыбаш. — Куманин говорил с некоторым смущением.
— Вы сошли с ума! — нахмурился Ваганов. — У нас нет времени на ожидание… Лето и так короткое, чего мы должны дожидаться? И до каких пор?
— Пока мы не будем уверены, что дорога на Ардыбаш безопасна, — сказал Куманин.
— Ждать отказываюсь! — заявил Ваганов.
— Понимаю… Но мне бы не хотелось, чтобы с вашей группой произошло нечто вроде того, что случилось с нами
— Сейчас не восемнадцатый!
— Вот потому мы и отвечаем за вашу жизнь, — сказал подошедший к ним Федякин.
И вдруг Митька схватил Куманина за руку.
По просеке, по направлению к разгружавшимся, шли трое, по-видимому, очень усталых людей.
— Тася! — крикнул Митька и побежал навстречу.
— Рогов! — Куманин побежал за ним.
— Тася! Настасья Аркадьевна! — Митька остановился перед ней — смущенный и радостный.
Рогов протянул Куманину планшет летчика.
— Здесь карта, по которой мы отмечали направление, — сказал он.
Тася обнимала Митьку, на глазах ее появились слезы.
— Митя… Митенька…
Небольшой отряд Куманина — он сам, Митька, Темка да пяток милиционеров — пробирался к скиту через болото. Впереди шел Темка. Лошадей вели на поводу. Лошади шли, спотыкаясь, увязая в болоте.
А в таежном поселке били в набат. Тревожные и гулкие удары колокола поднимались вверх и уносились в тайгу.
Обитатели поселка собрались возле дома Субботы. Они стояли кучками: отдельно те, кто жил здесь спокон веку, — старики, дети, бабы; отдельно — кто прибился сюда в страхе перед новой властью, кого привел Суббота.
И совсем отдельно, держа за руку малыша, у самого крыльца, стояла Марфа.
Все молча смотрели на крыльцо. Ветер, налетавший порывами, трепал бабьи юбки, хлопал ставнями, шевелил волосы ребятишек.
На крыльце стоял Суббота.
Он оглядел собравшихся и крикнул:
— Уходите!
В тишине, от скалы, вернулось чуть слышное эхо:
— …дите…
— Уходите! — хрипло кричал Суббота. — Бегите отсель, к Черному ключу бегите. Как деды ваши, как прадеды. Уносите добро, уводите жен, детей малых! Потому как Суббота вам больше не защита! Большевики сюда идут! И ни детям малым, ни старикам старым пощады не будет. Дома ваши пожгут, добро разграбят. Собирайте все, что унести можете, остальное — в огонь.
Бабы и старики, крестясь, упали на колени. Кто-то из женщин истерически завопил, послышались рыдания. Суббота оглядел собравшихся, заметил Силантия, хмуро глядевшего на него.
— Что стоишь, Силантий?! — крикнул Суббота. — Собирайся!
— Надоело зазря живот под пули подставлять. Не желаю больше, — сказал Силантий.
— А я неволить никого не смею. Оставайся! Только тебе, Силантий, что со мной, что без меня один конец — пуля. А вы что? — крикнул он в толпу. — Чего ждете?! Собирайтесь! Бегите!
Он быстро пошел к дому. Возле ворот стояла груженая телега. Марфа преградила ему дорогу.
— Никуда я не поеду, Ефим! Куда — с дитем малым!
Суббота взял мальчика из ее рук и передал Харитону. Тот посадил его на телегу. Оттолкнув Марфу, он вошел в дом.
— Мое добро им не достанется! — крикнул он из дому.
Из раскрытого окна рванулись языки пламени. Через мгновение он выбежал из дома с горящим жгутом соломы, что-то крича яростно — слов было не разобрать, — пробежал через двор и поднес огонь к крыше сарая.
— Не балуй! — крикнул Силантий, бросился к Субботе и, вырвав у него горящий жгут, отбросил его в сторону.
— Ты о людях подумал?! Куда им идти?! — крикнул он Субботе. — К Черному ключу? С детьми, с бабами? Сызнова жить начинать? Ты так о людях подумал?!
Суббота как будто слушал его, стоял слегка даже растерянный, но вдруг, выхватив револьвер, выстрелил. Силантий покачнулся, сделал шаг к Субботе и рухнул на землю.
Суббота поднял с земли горящий жгут и бросил его на крышу сарая. Сухая дранка мгновенно вспыхнула.
Суббота вскочил на коня и крикнул Марфе:
— К Черному ключу уходи. Там жди. Припомнят они Субботу! Вовек не забудут!
Марфа склонилась к Силантию. Силантий приоткрыл глаза.
— Жил, будто не жил, — сказал он чуть слышно.
Стреляя на ходу из ружей, Суббота, Губенко, Прошка и Харитон мчались к загону, где стояли лошади. Испуганные выстрелами лошади, сгрудившись, беспокойно метались из стороны в сторону. Подскакав к ограде, Суббота и Губенко выстрелили в воздух. Несколько лошадей с неистовым ржанием поднялись на дыбы. Табун рванулся, и лошади, ломая перегородки, понеслись к лесу.
— Не видать им моих лошадей, — сказал Суббота, когда они скрылись из виду.
Он оглянулся. Прошка, похлестывая коня, скакал куда-то в сторону. За ним поскакал Губенко.
С Субботой остался один Харитон.
Зимин вышел к смолокурне, где его обычно дожидался Ахмет. Осторожно озираясь, перешагнул через поваленный забор, направился к строению с выбитыми окнами, заглянул внутрь. Ветер гонял клочья сена, пожелтевший обрывок газеты. Зимин обошел кругом, подошел к столбу от ворот. На столбе, на высоте его роста, он увидел свежий надрез ножом: два креста. Он удовлетворенно кивнул и направился в сторону гари.
Куманин и Митька с отрядом въехали в распахнутые ворота. Поселок был безлюден. Над пепелищем сгоревших изб летали черные хлопья. Кое-где сгорели только соломенные крыши, а обгорелые бревна уцелели.
Только молельня с крестом посреди площади стояла, не тронутая огнем.
Митька снял шапку.
— Горелый… Видно, ему судьба — гореть.
Куманин прислушался. Откуда-то доносились голоса.
— Поют вроде! — сказал Митька.
Они подъехали к церкви. Теперь пение стало хорошо слышно. Куманин сделал знак вооруженным милиционерам и вместе с Митькой, спешившись, направился к церкви.