Утро нового года
Шрифт:
— Думать нада, начальник, — предложил Гасанов, скидывая с себя плащ на директорский диван. — Природа — большой человек, мы маленький человек, как бороться, если не думать? Черный море ложкой не вычерпать, умом брать на да. Где твой Вася? Нету. Сам не можешь, айда, народ зови.
— Домой отправляйся, — приказал Богданенко. — Черт с ним, с твоим карьером. Станем ждать, когда-то же ненастье кончится…
— Зачем ждать? Зови народ. Как мой дед говорил: один голова — совсем маленький ум, а народ — большой ум, сильный. Вот
Семен Семенович у порога переобувался, отжимая портянки на уже залитый и заляпанный глиной пол кабинета.
— Долго нам придется ждать-то, Николай Ильич, — пробурчал он, встряхивая портянку. — Там ее, воды-то, уже, наверно, не одна тысяча кубометров, да еще добавит. Забойщики советуют разрубить перемычку между летним карьером и старыми выработками и спустить воду самотеком. Гребешок у перемычки, правда, не малый, высота десять метров и по ширине метров пятнадцать, тут подолбаться нам придется как следует, но зато уж наверняка: старые выработки лежат ниже карьера.
— Качать больше не нада, ругаться не нада, — добавил Гасанов. — Следующий раз любой ненастье вода сама утечет.
— Разрубать перемычку можно со стороны выработок, — опять сославшись на забойщиков, сказал Семен Семенович. — Пойдем уступами, а породу — на обочины или прямо туда же, на дно выработок.
— Дикая идея, — отрубил Богданенко, как будто он уже давно все обдумал и рассчитал. — Обойдется нам это в золотую копеечку, людей зря намучаем, испростудим, а завтра ливни могут прекратиться.
— Значит, в плен сдаваться стихии?
— Ждать!
— Вы, кажется, сами себе противоречите, Николай Ильич? То жми-дави, а то сразу отбой.
— Не выгодно, потому и отбой. Себестоимость у нас и без подобных затрат трещит. Баланс-то не вам приходится подписывать, а мне.
— Худой слово говоришь, директор: вы-го-да! — загорячился Гасанов. — Нельзя всякий выгода на деньги мерять. Польза дал — хорошо! Выгода потом придет.
— Ты не вмешивайся, — хмуро предупредил Богданенко. — Как тебе приказано, исполняй! Советчиков много, а отвечать приходится мне одному, расхлебывать-то! Трест в известность поставлен. Пусть потом комиссию присылает и разбирается. Признают виновным — в кусты не полезу!
На следующий день дождь разошелся еще пуще, тучи плавали низко над крышами, похолодало.
Богданенко опять ночевал в кабинете, на своем посту.
В полдень, когда Корней Чиликин у себя в гараже разбирал и ремонтировал мотоцикл, нежданно-негаданно в калитку вошел Яков. Собака из конуры надрывно залаяла на него, всполошив Марфу Васильевну.
— Эк тебя носит не вовремя, — заворчала она, приоткрыв двери веранды. — Льет на дворе, нос бы не высунул….
Яков объяснил ей, что личной нужды у него нет никакой, а велено позвать Корнея в контору, на партбюро: надо думать, как выручать завод.
— Ну и решайте сами, — сразу отказала
Корней тоже отказался, Богданенко, дескать, и без его совета хорошо обойдется. И добавил с всегдашней усмешкой:
— Ученого учить — только портить. Насоветуешь ему, а потом красней.
— Я не знаю, можно ли не уважить коллектив, если он велит или просит, — настойчиво сказал Яков. — Зря выламываешься… А что касается Николая Ильича, то именно он и настаивает позвать тебя.
— Зачем?
— Чтобы составить кое-какие расчеты и опровергнуть предложение, уже принятое партийным бюро. Сам он в расчетах не силен.
— Ах ты, боже ты мой! — опять заворчала Марфа Васильевна. — Непременно вам еще хочется посторонних людей впутывать.
— Разве Корней посторонний? — спросил Яков. — Ну, а коли посторонний, то тем лучше, скорее поступит по совести.
Корней вытер тряпкой испачканные машинным маслом руки и откатил мотоцикл на место стоянки.
— О каком же все-таки расчете идет речь?
— Мы хотим разрубить перемычку между летним карьером и старыми выработками, спустить воду самотеком.
— Это же немыслимая работа в такую погоду.
— О мыслимой не стоило бы и разговор вести: взять да сделать.
После ухода Якова, когда калитка захлопнулась, Марфа Васильевна поругалась ему вслед. Тем временем, подбирая в гараже и раскладывая инструменты по полкам, Корней мстительно подумал о Богданенко: «Да пошел он, чтобы я ему помогал!»
Потом ему стало неловко перед самим собой. Дождь губил не славу Богданенко, а завод, что не одно и то же…
Корней закрыл гараж на замок, надел резиновые сапоги и плащ. Марфа Васильевна спросила:
— Уж не на завод ли?
— Велят же.
Она взглянула во двор на ненастье, повзвешивала и удобрилась.
— Долго-то не задерживайся. Холодит, как бы град не ударил. Брезенты надо по саду раскинуть.
В тихую и мирную пору создается видимость, будто живет поселок разобщенно, каждый житель что-то делает для себя, колотится, ремонтирует двор, копается в огороде, и будто все его интересы сосредоточены только на этом.
А проходят где-то невидимые связи, и оказывается, стоит лишь чему-то в эту жизнь вторгнуться, как сразу связи сработают, и каждый житель оставит свое и пойдет вместе со всеми.
Так случилось, когда Наташа Шерстнева упала в скважину и когда в конце месяца «штурмовали» план, и вот теперь — и так будет всегда.
Нет, каждый живет не только для себя, для брюха и кошелька.
Вот вышел из двора сосед Чермянин в непромокаемом балахоне. У ворот его дожидается второй сосед Егоров. Впереди возле палисадников идет Ивлев. И еще и еще идут люди под проливным дождем, закутавшись в дождевики, по грязи, по лужам. И вот он, Корней, тоже идет…