Ужасный век. Том I
Шрифт:
Однако канцлер вовремя поправился, спросив в итоге о другом. Оставалось лишь отвечать.
— Мне случалось путешествовать в Тремону, но визиты были довольно коротки. Не смею утверждать, будто успел хорошо узнать тремонцев. Могу уверенно сказать только одно. Если времена таковы, что убивают благороднейших людей — никто не может позволить себе роскоши быть расслабленным.
— Браво! — канцлер даже поставил бокал на стол, чтобы негромко поаплодировать. — Браво, сеньор! Клянусь: сама королева Анхелика не сказала бы лучше. Вы словом рисуете мысль не хуже, чем картину кистью.
— Благодарю,
Ван Вейт сделал большой глоток вина, порадовавшись обтекаемости своей формулировки. Тут легко было ляпнуть глупость, чего художник успешно избежал. Одна из сложностей работы придворного живописца: будучи близким к сильным мира сего, приходится выбирать слова. При том молчать частенько просто не позволяют.
Канцлер решил прервать разговор о политике.
— Вам, сеньор ван Вейт, правда нравится это вино? Не по первому впечатлению, а теперь, когда уже распробовали? Я обеспокоен: не была ли прежняя ваша похвала поспешной. Или, например, простым жестом вежливости.
— Я был абсолютно искренен. И мое мнение не изменилось: вино превосходное.
— Прекрасно! Наслаждайтесь же: думаю, мы на том окончим сегодняшнюю работу. Очень скоро меня позовут дела государственные — только и успею, что разделить с вами этот графин. Я, сеньор ван Вейт, превыше всего на свете ценю мастерство. Мастерство во всём. Не имеет значения, о чём идёт речь. Мастерство винодела, мастерство художника… Я даже мастерство людей, совершивших злодейство в Тремоне, готов уважать. Вы — истинный мастер: а значит, достойны наилучшего. Вот и наслаждайтесь прекраснейшим в Балеарии! Вино, солнце, море, шедевры архитектуры, красоты природы. И кстати!..
Канцлер доверительно наклонился к художнику. На миг в его величавом образе мелькнуло лукавство.
— Находите ли вы наших женщин достойным источником вдохновения?
— Конечно, Ваша Светлость. Балеарские женщины прекрасны. И совсем не похожи на лимландок.
— Тонкое сравнение. Всякая женщина, сеньор — словно плод земли, на которой родилась. Всегда похожа на свою страну. Вы родом из красивого края. Поистине прекрасного, однако прохладного и даже немного сурового. А у нас иное дело… В Балеарии всё выходит ярким и жарким.
Сантьяго деликатным жестом призвал мастера наклониться ещё ближе, на дистанцию шёпота — что тот и сделал.
— Сеньор ван Вейт… Я знаю в балеарском свете женщин, красота которых никак не может оставить равнодушным истинного художника. И скажу больше: нет сомнений, насколько высоко они ценят благородное искусство живописи. Убеждён, что это изумительно совпадение просто обязывает вас сделать пару-тройку… набросков, скажем так.
Балеарки нравились Класу ван Вейту — уже хотя бы тем, что действительно отличались от женщин его страны разительно. Лимландки — в основном худощавые, бледные, светлоглазые. С волосами каштановыми или рыжими. Нет-нет, это красивые женщины! Но… однообразные. Зато в Балеарии взгляд художника всё время цеплялся за чудные оттенки кожи. То оливковые, то чая с молоком, то бронзовые… А какое удивительное многообразие, оказывается, способен иметь чёрный цвет волос! Для простого человека он вечно одинаков, конечно. Но живописцу как не видеть то уголь, то обсидиан, то вороново крыло или пепельный антрацит?
И фигуры этих женщин отличались не скупым лимландским изяществом: сплошь пышные, сочные. Первые красавицы Лимланда напоминали мраморные статуи. Балеарки, напротив, были полны жизни. Бурлящих чувств.
— Конечно, канцлер. Главное, чтобы работа над такими… набросками не пошла во вред созданию вашего портрета.
— И снова: браво! Вы бьёте словом точно в цель, мастер ван Вейт. Будто аркебузир королевской гвардии. Воистину, талантливый человек талантлив во всём. Не только кистью вы меня раз за разом глубоко поражаете! Отрадно видеть человека, всегда отмечающего главное. Знайте, сеньор: Балеария щедра. Она никогда не забывает ни врагов, ни друзей.
Герцог вновь наполнил бокалы: графин почти опустел. Сначала взгляд его нырнул ко дну сосуда, а затем чёрные глаза канцлера поднялись. Посмотрели в зелёные глаза художника.
— Запомните, мастер ван Вейт: все и всегда получают от Балеарии по заслугам.
Глава 3
Франсиску появление больного в доме не обрадовало. Дону Карлосу пришлось вновь объяснять, что цинга — тяжёлая, но не заразная болезнь, так что опасности нет никакой. Что касается детей — их событие, нарушившее привычный уклад жизни, привело в восторг.
Всё это мешало дону Карлосу работать.
Поначалу загадочный человек в основном пребывал без сознания. Сеньор Каронеро знал, что хоть все необходимые действия врача очевидны — благоприятный исход не гарантирован, раз болезнь зашла так далеко. Может выжить, может умереть: от врача это не вполне зависело. Как повезёт.
Ещё после первых процедур, пользуясь беспамятством незнакомца, дон Карлос очень внимательно его осмотрел. Стоило узнать о неожиданном госте побольше, пока тот ещё не оправился. Старый офицер заперся в комнате больного, зажёг побольше свечей.
Пожалуй, возраст он изначально оценил правильно: не больше тридцати лет, не меньше двадцати пяти. Несмотря на природную худощавость и пущее истощение от морских приключений, ясно видно: крепкие мускулы, отличное физическое развитие. Никаких видимых патологий, серьёзных шрамов тоже не видно. А что до прочих особых примет?
Никакого клейма: значит, это не каторжанин и не галерный гребец. А вот обычный заключённый — возможно, это просто так не проверишь. Характерных морских татуировок не обнаружилось. И хотя мужчина был весьма силён, на посвятившего жизнь тяжкому простонародному труду он совсем не походил. Возможно, аристократ. Или просто какой-нибудь купец, священник, служащий — любой, кто не работает руками?
О постоянном пребывании в седле телосложение незнакомца тоже не говорило. Даже если благороден, то не всадник. Что касается внешности — сошёл бы и за балеарца, и за тремонца. Может, даже за самого-самого южного норштатца… случаются среди них довольно смуглые. Поверхностный осмотр больше ничего не дал.
Дон Карлос вздохнул, плеснул себе вина, посмотрел в окно. По лёгкой ряби тянулась дорожка призрачного света луны. Только что замолкли цикады. Заняться бы в такую великолепную ночь чем поприятнее… Однако дело есть дело.