В доме своем в пустыне
Шрифт:
Но обычно Мать была поглощена книгами, которые она читала, и записками, которые писала и погребала среди книжных страниц. Она не смеялась, не корчилась и не замечала, что происходит вокруг.
«Читает и читает, все время у нее книги. Всё из-за Нашего Давида и той ее подружки, в мошаве», — говорит Бабушка.
«Может, остановимся перекусить что-нибудь», — предлагает она, и старая синяя «вольво», как будто поняв ее, съезжает с дороги, тяжело переваливает через пару-другую ухабов и останавливается в тени дерева.
«Я захватила еду на дорогу», — объявляет Бабушка.
Она всегда «захватывает еду
Большая Женщина выбирается из машины. Ее десять рук расстилают на земле скатерть, ее десять ног складываются под ней в пяти восточных позах, ее пятьдесят пальцев вытаскивают из сумок термос, и хлеб, и сыр, и овощи, и селедку, и «острую зелень» [60] .
«Оставьте Пенелопе кожуру от огурца, пожалуйста», — говорит Бабушка.
60
«Острая зелень» («зхук», араб.) — йеменская приправа, приготовляемая из острого перца, чеснока, соли, специй; в Израиле считается афродизиаком.
Ее черепах очень любит такие поездки. Вероятно, для его черепашьего ума, как ты меня когда-то уверяла, езда со скоростью восемьдесят километров в час равносильна фантастическому путешествию со скоростью света. Ему особенно нравится участвовать в тех поездках, в которых участвует Бабушка, потому что Бабушку он предпочитает всем остальным. Он действительно так привязан к ней, что тащится по ее пятам по всей квартире. «Ему кажется, что и он собака», — объясняет паршивка.
На рынок Махане Иегуда [61] мы с тетями отправлялись каждую среду, чтобы сделать покупки на всю неделю. Иногда, однако, Бабушка посылала нас с сестрой докупить какую-нибудь мелочь, что-нибудь такое, что кончилось в доме или забыли купить на рынке: пучок укропа для бульона, черный кофе, «острую зелень» для Матери.
«Сходите на Маханюду, дети, и смотрите, ни с кем там не разговаривайте, а ты, Рафинька, береги свой карман и держи сестру за руку, — говорила она. — Ты мне отвечаешь за деньги и за нее, чтобы вы все, не дай Бог, не потерялись».
61
Рынок Махане Иегуда — главный иерусалимский рынок; находится в центре города.
Так она говорила, но мы оба знали, что это тебя посылают следить за мной, а не меня за тобой.
— Хотите, чтобы я сделала вам маринованные огурчики? — Мы радостно кивали. Бабушка мариновала свои огурцы в большом количестве кипящей воды и с большой щедростью: много грубой соли, много чеснока и много укропа. Признаюсь откровенно — огурцы, которые я мариную себе сегодня, у себя дома, в пустыне, сделаны по тому же рецепту и так же хороши, но увы — годы, и воспоминания, и моя способность возрождать в памяти запахи и вкусы, и само детское «впервые» той еды увенчали ореолом именно Бабушкины огурцы. — Тогда купите несколько и не забудьте «острую зелень» для вашей Мамы. Ты лучше запиши
— Не забуду.
— Обязательно забудешь.
«Я запомню, — говорила ты. — Я ему напомню».
«Острую зелень» мы всегда покупали в маленькой лавке на главной улице рынка. Странные, сильные запахи окружали нас там со всех сторон, словно старались попрочнее укорениться во мне, чтобы облегчить будущие воспоминания.
— Бабушка просила… для Мамы… — выдохнул я.
— «Острую зелень», — напомнила мне сестра.
Продавец улыбнулся от уха до уха.
— Ваша бабушка просила «острую зелень» для мамы?
— Да, — сказал я.
Он открыл большую банку, и мои ноздри возбужденно раздулись от удовольствия.
— Может быть, это твоя мама просила «острую зелень» для твоего отца? — наклонился ко мне продавец, как будто поверяя какой-то секрет.
— Нет.
Он переложил несколько ложек из банки в мешочек, взял его за два верхних уголка, быстро покрутил им в воздухе и завязал скрученные концы.
— Передай маме, что если отцу уже нужна «острая зелень», то корона с него не упадет, если он сам придет ко мне купить. Нечего посылать мальчика и рассказывать сказки о бабушке.
— Мой отец умер, — сказал я.
— Неважно. — Он подал мне мешочек. — Все равно передай ей.
— Сколько это стоит?
— Оставь ты меня со своими деньгами, — сказал он. — Мы, мужики, должны всегда держаться друг за друга против них. Почему это только бабы всегда держатся друг за друга против мужиков?
«Я не думаю, Рафауль, я помню».
Моя сестра. Всегда насмешка. Всегда любовь. Всегда помнит. Всегда одна.
«Я не выхожу замуж из человеколюбия, — влажнеют твои ресницы всякий раз, когда расстраивается очередная твоя свадьба. — К чему убивать еще одного беднягу? Лишь для того, чтобы он тоже стал „Нашим“?»
«Это я тренируюсь», — смеешься ты всякий раз.
«Я здесь самая молодая, но воспоминаний у меня больше, чем у всех», — шепчешь ты.
«Ты права, — подтверждаю я. — Ты и вместо меня запоминаешь».
«А что, ты знаешь, как мужчина мог бы запоминать лучше?» — допытываешься ты.
«Нет, — тороплюсь я с ответом, обученный, готовый, послушный. — Нет, я не знаю, как мужчина мог бы запоминать лучше».
Я никогда не мог выучить наизусть больше четырех строчек. Сколько бы учитель ни требовал от нас зазубривать всякого рода стихи и элегии, мне это никогда не удавалось. А он, обнаружив это мое слабое место, стал нарочно вызывать именно меня: «А сейчас, ребята, послушаем, что скажет нам господин Майер… Ну, Рафаэль, ты выучил „Песню моря“? Так продекламируй же нам, да поскорее, видишь — весь класс тебя ждет…»
Одноклассники смеялись, а я, онемевший от стыда и беспамятства, медленно наполнялся гневом. В один прекрасный день я не выдержал, поднялся, вышел из классной комнаты, спустился в твой второй класс и привел тебя к нам.
— Это моя сестра, — сказал я учителю. — Она запоминает вместо меня.
С огромным удовольствием вижу я сейчас снова, как ты стоишь там, выпрямившись во весь рост, и бегло декламируешь учителю и всему нашему классу тот отрывок, который ты запомнила, пока я тщетно пытался заучить его перед зеркалом.