В духе Агаты Кристи
Шрифт:
Дома он проникновенно сказал гире:
— Не нужна ты, дочка, никому. Зря только мучался с тобой. По тебе один лишь Вторчермет скучает…
Ночью случилось необъяснимое: встав по необходимости, Игнатов больно споткнулся о гирю, лежавшую почему-то в дверях комнаты. Он включил свет и, шипя, поскакал в ванную — подержать босую ногу под струей холодной воды, затем, прихрамывая, вернулся к гире — дивиться.
«Ну не пьян же я был вчера, — суматошно думал он, — и не дотрагивался до этой железки, только сказал ей пару слов. Что
Он осмотрел засов у входной двери. В порядке был засов.
4.
Так вот и началась чертовщина. Гиря как бы незримо путешествовала по квартире. Иногда, возвращаясь домой, Игнатов с трудом открывал дверь, преодолевая сопротивление навалившейся изнутри гири. Она оказывалась то на нижней полке книжного шкафа (причем на месте выкинутых ею же, вероятно, книжек), то на кушетке, под подушкой (кровать Света переправила к своему талантливому стоматологу-терапевту, а Игнатову для спанья оставила кушетку).
Игнатов серьезно забеспокоился, временно перестал выпивать и возобновил утреннюю зарядку. Попытался привлечь к занятиям гирю, но она с первого же раза как-то ловко вывернулась из его рук и шмякнулась на коврик, по пути ощутимо ударив Игнатова по коленке. Он взвыл и оставил ее в покое.
Когда же гиря в отсутствие хозяина произвела значительную вмятину в дверце холодильника (холодильник Света оставила, у стоматолога был свой «Розенлеф», который бравый подполковник отказался везти в энский округ по причине его нетранспортабельности), Игнатов решил расстаться с мытищинской реликвией. Поздно ночью он прокрался на лестничную площадку, держа гирю на отлете, как нашкодившего кота, и бухнул ее в мусоропровод.
Атомный взрыв раскатился по всем девяти этажам, залаяло великое множество домашних декоративных собак, жильцы проснулись с колотящимися сердцами и долго прислушивались, сидя в нагретых постелях. Игнатов же пробежал счастливой неслышной рысью в свою обитель, свернулся калачиком на кушетке и заснул спокойным ясельным сном.
А наутро, открыв балконную дверь, чтобы выдуть волос из электробритвы, он опешил: на балконе, как ни в чем ни бывало, расположилась гиря, поблескивая мокрым боком. Ручку ее обвивала извилистая лента картофельной шелухи, прицепившаяся, видно, еще в мусоропроводе.
— Ну, входи, раз так, — мрачно произнес Игнатов, выбросил шелуху во двор (кто-то снизу отреагировал крепким словцом), а саму гирю втащил в комнату. — Ладно, погости еще, а там увидим.
Он намеренно сказал «погости», чтобы гиря не рассчитывала, что он смирится и пропишет ее навсегда в своем сердце и доме.
На работе он делом не занимался, игнорируя укоризненные замечания непосредственного начальника Тимошина, а составлял текст объявления. К обеденному перерыву текст был готов
ПРОДАЕТСЯ ГИРЯ
ПО СЛУЧАЮ, ДЕШЕВО
СТАРИННАЯ, ПУД (16 кг).
НЕЗАМЕНИМА
РАБОТНИКОВ ГОСЦИРКА И ЗАСОЛКИ КАПУСТЫ
С этим объявлением он поехал на Пресню, в редакцию рекламного приложения «Вечерки». Пожилая дама-приемщица, прочитав текст, выкатила на Игнатова изумленные глаза цвета океанского прибоя:
— Да вы что — гиря? Мы такие объявления не печатаем.
— Почему это? — сварливо сказал Игнатов. — Какая разница, кто что продает. Рояль или дачу — можно, а гирю — нельзя? Учтите — старинная.
— Мало ли старинных вещей. Мы учитываем спрос. Сейчас спрос на дачи, миттель-шнауцеров, скейты. На рояли тоже, да. А гирями никто не интересуется.
— Они ж не знают. Вы напечатайте — они и заинтересуются.
— Мелочь это, поймите. Вы — гирю, другой топор захочет продать, еще кто-то — дверную ручку. У нас же, извините, не барахолка.
— Куда ж мне ее? А в комиссионный не примут, как вы думаете?
— Не знаю, не знаю, — нервно сказала дама. — Прошу вас, отойдите, не мешайте работать. Зачем вам ее продавать? Солите капусту — незаменима же для капусты, сами пишете.
Игнатов ушел из редакции и тут же, на площади торжественного имени 1905 года, сунулся в будку Мосгорсправки. В будке восседал тучный справочный агент пенсионного возраста, внешне напоминающий сенбернара.
— Сынок, — сказал тучный справочник, — тебе не стыдно?
— Чего же мне стыдиться? — сказал Игнатов. — Я ее не украл, гирю.
— Объявления — это определенным образом лицо города, — пояснил справочник, — они отражают его духовную жизнь. А город-то — герой! Понял? Иностранец твое объявление прочтет — что подумает о москвичах, а?
— А что иностранец? Как раз иностранец, может, и купит, — сказал Игнатов. — Где-нибудь в Кордильерах такая гиря — экзотика. Представляете: один пуд, Мытишчи…
Тут справочный агент и вовсе стал похож на сенбернара. Он сморщил нос и густо залаял на Игнатова:
— Валютную операцию вздумал прокрутить! Государственный культурный фонд сплавляешь за границу! Фарцовщик растреклятый! Ща милицию кликну!
Он высунулся из будки и крикнул на всю площадь:
— Гришаня! Сержант! Дуй ко мне! Сыми токо пистолет с предохранителя!
Неведомая пружина отбросила Игнатова в пасть станции метро, а сенбернар раскатисто захохотал ему вслед.
5.
Гиря, видно, каким-то потусторонним способом узнавала о попытках Игнатова освободиться от нее, потому что вела себя чем дальше, тем хуже. Как только Игнатов уходил на работу, она принималась прыгать по квартире. Глухие удары разносились по всей девятиэтажке. Начались жуткие перепалки с соседями, звонки из ДЭЗа, визиты участкового, акты всевозможных комиссий и протоколы товарищеских судов.