В душной ночи звезда
Шрифт:
***
Над обширным краем разразилась чудовищная гроза. И никто никогда не должен узнать, что жестокий град, побивший молодые посевы, на несколько часов превративший жаркий летний день в зиму, свирепый ураган, пронёсшийся по лесам и нивам - ничтожная малость по сравнению с тем мором, который обещал погубить эту землю.
Люди отсадят заново свои наделы, люди соберут хоть какой урожай, восстановят рыбные ставы и повесят новые борти в лесах, проживут охотой и рыболовством, но не прервётся жизнь - и всё твоей заботой,
***
...Испуганные люзные из своих лачуг, в которые спрятались от молний и грома, заметили посреди улицы старуху, глядевшую в небо и потрясавшую руками. Сильный град бил тело старой женщины. Горожане, узнав бывшую повитуху, почтенную Мокошиху, бросились выручать её. Но было поздно. Глаза лекарки стали стекленеть, хоть она ещё продолжала стоять. Теперь, казалось, она глядит внутрь себя. Мокошь, отвечая тихим своим мыслям, едва слышно промолвила посиневшими губами:
– Как же ты милостив, Господи!
– и свалилась на руки подбежавших сердобольных людей. На губах старухи застыла едва заметная улыбка...
Тут же все вернулись под защиту стен и крыш, не оставив посреди улочки холодеющую старуху. А огромные, величиной с голубиное яйцо, колючие градины покрывали землю.
Серафима и Бод ещё говорили положенные слова, но скоро, чувствуя, как слабеет накал сильного чародейства, поняли, что в эту минуту кто-то из четырёх уже прекратил возносить к небу заклинания. И они, каждый в своей стороне, постепенно опустили руки, а затем сами опустились на землю, свернувшись, закрывая голову - град бил их тысячами твёрдых и стремительных, как пуля, льдин. Они вложили в это небывалое дело все свои силы, так как были моложе и выносливее, и теперь уже не могли убегать и спасаться... Волшебство, длившееся не дольше одного удара колокола, для них, творивших великую защиту, показалось бесконечно, бесконечно долгим. Позже люди унесли их: бесчувственных, покрытых ледяной коркой. Там, где стояла Серафима, град прибивал пламя горевших луговых покосов...
Мещане, в воскресный день дежурившие в карауле у заходних ворот, скрутили костлявую Галлу, негодуя за то, что эта злодейка, выпущенная под залог, потрясает кулаками, кричит что-то в грозное небо, и плюётся, и свистит.
(Цыганка стояла в заходнем углу волшебного квадрата, неподалёку от выезда из города. Удивительно, как её не заметили раньше и не помешали довести дело до конца! А, впрочем, Бод неспроста обошёл её кругом...)
Мужики набросились на цыганку. Затрещали лохмотья, бывшие её одеждой, и старое тело под лохмотьями заколотилось в предчувствии страшной смерти от рук разъярённой толпы.
"Как это - меня одну обвинят в колдовстве и ереси? Я ли это придумала? Я и знать ничего не знала, и отродясь ничего такого не умела!
– вскипела Галла.
– А может, Он меня обманул? Насмеялся надо мной, и я махала тут на потеху толпе руками, и сейчас меня разорвут на мелкие кусочки?!"
Страх, животный ужас заглушил все предчувствия, давно готовившие её к неизбежности смерти: её час настал, и с этим ничего нельзя поделать, это нужно только принять. Но Галла не хотела умирать. Галла повалилась в ноги людям. Она кричала, ползая на коленях, хватая людей за одежду, взывая к милости.
– Это не я, не я, не я!!! Я скажу, я открою вам, кто самый страшный ведьмак! Он рядом! Он здесь - я знаю! Я докажу! Я расскажу!
– причитала Галла, искренне уверенная, что не должна в одиночку отвечать за то, чему научил её бортник. Вспомнила его жену - Анну, - и ей показалось, Анна будет ликовать, узнав о её, Галлы, лютой смерти.
Давняя обида обожгла, подхлестнула старуху:
"А нет же! Все - так все! И всем - виселица, или топор палача, или страшный костёр. И ты поплатишься, Анна! Так-то!"
Мужчины, окружившие Галлу, остановились.
То, что творилось вокруг, действительно, превосходило всё мысленное и виденное. Кто виноват? Что знает цыганка?
– Говори, вонючая старуха!
– закричали мужики.
– Говори сейчас же, выкладывай, кто пособничал тебе в колдовстве?!
– Это ваш...
– цыганка не успела договорить. Молния, одна из многих, бушевавших в небе, небывало стремительная молния ударила в неё. Галла на мгновение осветилась с ног до головы пламенем, и исчезла, оставив после себя горстку пепла.
– Святой Илья своими стрелами разит без промаха. Попал в беса!
– загремели голоса местичей, и люди, крестясь и оглядываясь, стали разбегаться, чувствуя, что град всё крепчает, и они сами сейчас будут избиты колючими льдинами, стремительно падавшим с неба. А град вскоре перешел в холодный, ледяной дождь...
***
– Катерина, почему не взяли мы потихоньку зелье девятого дня?
– спросила измученная сомнениями Лизавета.
– Я не могу отпустить его и не могу остаться с ним. Я погублю его своей любовью!
"Ты уже погубила его..." - скорбно подумала мудрая Катерина.
– Зачем там, под вербами, допустила, чтобы он, теряя голову, опустился пред тобой на колени, целовал твоё тело сквозь тонкую сорочку? И тут же отстранилась? Зачем обидела?! Сердце твоего Василя теперь разрывается от любви и ненависти, он с ума сходит! Ох, Лизавета, Лизавета! Лучше бы ты его зачаровала - по крайней мере, парень был бы счастлив..."
Но ей ли, не знавшей любви, осуждать сестру?
Сердце порой играет с людьми такую вот злую шутку.
Вслух Катерина сказала:
– Ты не боишься, что зелье нашептало бы приговор твоей свободе?
– Может, это было бы лучше.... Но вряд ли, - сказала её сестра.
– Вернёмся, я использую это средство вместе с тобой. Мне тревожно! Зачем мы уплыли сюда? Давай вернёмся! - размышляла Катерина.
– Смотри! Что происходит там?!
– зашептала Лизавета.
Они обе видели то, что не дано было видеть больше никому: гигантский купол над городом рос, ширился до горизонта, поднимаясь к небу.