В двух шагах от войны
Шрифт:
— Мезенская губа завсегда толкунцы разводит, — сказал Колька, — тут тихая губская вода с быстрой, которая по горлу беломорскому идет, встречаются. Вот и толкутся они, никак столковаться не могут.
Димка рассмеялся. На него качка не действовала, а на некоторых ребят подействовала, хотя была и не очень сильная. Разошлись кто куда, многие спустились в кубрик. А вот Карбас, так тот, похоже, даже наслаждался. Он сменил Саню и стоял на носу, гордо выпятив грудь. Большинство ребят занимались своими делами, но кто-то все-таки уже слегка позеленел. Васька Баландин и Боря-маленький
— Черноморец-то наш рыбку кормит! — пронзительно закричал Шкерт, но внезапно замолчал, поджал губы и, схватившись одной рукой за горло, другой за живот, тоже побежал на корму.
К утру мезенские толкунцы прекратились, и «Зубатка» снова пошла по тихой воде вдоль Канинского берега. А к вечеру караван поравнялся с Каниным Носом, за которым уже совсем кончилось Белое море и началось Баренцево.
Вода после Канина Носа стала светло-зеленой, а спокойные ленивые волны чуть отливали лазурью. Только закат в этот вечер был какой-то необычный: не золотисто-розовый, а белесый и желтоватый. Карбас сказал, что такой закат к «туску» — к тусклому небу либо к дождю.
Вскоре оконечность Канина Носа скрылась за кормой, и «Зубатка» с ее караваном вышла в открытое море.
10
Капитан Замятин всю ночь простоял на мостике. С вечера посвежело все же океан давал себя знать — и Павел Петрович на все пуговицы застегнул свой кожаный реглан.
Он хорошо знал этот район Баренцева моря — ловил рыбу еще на «Смене», да и просто ходил здесь часто и раньше. Довести «Зубатку» до места для него не составляло особого труда. Но это тогда, до войны, когда не шныряли вокруг немецкие подлодки и эсминцы и не крутились в небе вражеские стервятники.
Он стоял на мостике, большой, голубоглазый, сжав плотно губы, и смотрел, смотрел до рези в глазах на море — такое знакомое и такое сейчас враждебное, на эту обманчиво ласковую в белой, почти без сумерек, северной ночи зеленоватую лазурь, смотрел на небо с расплывчатой линией горизонта, и глухая тревога не отпускала его.
Канин Нос ушел в далекую дымку, скоро на северо-востоке покажется плоский блин Колгуева острова с его рыжими низкими берегами. И под берега эти не пойдешь: полно здесь кошек — песчаных надводных и подводных мелей. Надо брать мористее, курсом почти на норд. Но там черный утюг «Зубатки» и идущие в кильватере «Азимут» и «Авангард» будут видны как на ладони — что хочешь, то и делай!
Старушка «Зубатка» шла пока прилично — узлов под десять. Но это для нее хорошо, а если, не дай бог, эсминец или еще что?
Немного отлегло от сердца, когда вдруг быстро, как это часто здесь бывает, захмарило и небо покрылось ровной темно-серой пеленой. Все-таки хоть для самолетов видимость похуже. Стало сыро и промозгло. Замятин хотел было спуститься с мостика, пойти отдохнуть, как услышал звонкий, прерывающийся от волнения крик вахтенного матроса-наблюдателя:
— Слева по носу два самолета!
«Ну вот, — устало подумал капитан, — вот оно». Он посмотрел в направлении вытянутой руки матроса и сразу заметил в небе две черные точки. Они были еще далеко и рисовались как мухи, ползущие по запотевшему стеклу. Шли они стороной и, похоже, параллельным курсом, навстречу.
— Тревогу давать, капитан? — спросил вахтенный.
— Погоди пока, — сказал Замятин, — не полоши зря ребят. Штурмана Антуфьева и боцмана ко мне. Быстро! И Громова.
Прибежал на мостик штурман, за ним быстро подошел боцман. Кряхтя, поднялся по трапу Громов.
— Чего они здесь рыщут? — проворчал он.
— Здесь, в Баренцевом, почитай, только наши морские коммуникации и проходят, — сказал Замятин, — от союзников к нам и от нас к союзникам. Вот немец и охотится. Мне в Архангельске сказывали, что сейчас до нас большой конвой из Исландии пробивается. Шибко, говорят, ему досталось…
— Слышал, — сказал Громов.
— Чего ж спрашиваешь?
— Да так, со злости, — сказал Громов.
И сразу же снова закричал вахтенный:
— С бакборта [20] самолеты! На нас идут!
20
Бакборт — левый борт судна.
— Заметили, сволочи! — в сердцах сказал Замятин.
Он присмотрелся. На «Зубатку» шел на небольшой высоте один самолет, другой удалялся на запад.
— Антуфьев! Пулеметы — к бою! — резко скомандовал Замятин. — Боцман, команду с винтовками наверх. И изготовить шлюпки. Капитан Громов — в кубрик: ребятам надеть спасательные пояса. От вахтенного заберите мальчишку. И тоже… всех наверх!
— Зачем ребятишек-то наверх? — спросил Громов.
— Выполнять! — тихо и яростно сказал Замятин.
Серая отвратительная птица, не дойдя трех — четыре кабельтовых [21] до судна, развернулась влево и пошла вперед, оставляя «Зубатку» позади. «С носу зайдет», — подумал Замятин. Оглянувшись, он увидел, как быстро и точно выполняются его команды. У левого пулемета уже стоял Антуфьев с подручным, у правого — второй механик с одним из матросов. Из трюма за Громовым и комиссаром выходили притихшие ребята и рассаживались прямо на палубе. Матросы готовили к спуску шлюпки.
21
Кабельтов — мера длины: 0,1 морской мили (или 185,2 метра).
А фашист уже вышел на боевой курс: прямо по носу. «Хейнкель» — с этими-то Замятин был уже знаком.
— Антуфьев, ты уж тут сам, — сказал он и пошел в рубку.
Отстранив матроса, он намертво ухватился за рукоятки штурвала. Ну, капитан, вывози! Странно, но тревоги уже не было. Была холодная и расчетливая ярость: не дам, гад, не дам! И когда самолет был уже в двух кабельтовых от судна, Замятин стремительно крутанул штурвал. «Зубатка», слегка накренившись, пошла вправо. «Молодец механик, — мельком подумал капитан, — руль работает что надо». И тут же полоснула мысль: а как там эти деревяшки «Авангард» и «Азимут»?..