В двух шагах от войны
Шрифт:
— А мезенского чего туда понесло? — удивился Морошкин.
— Так он же у нас начальство, как-никак, — засмеялся Славка, — с него двойной спрос.
На мостике происходил крупный разговор. Когда он закончился, Громов оперся руками о планшир и громко крикнул вниз:
— Слушать всем! Этого Ма-малыгина с первым встречным судном отправим обратно в Архангельск. Если судна не будет, разберемся с ним, с зайцем этим, в Кармакулах. Найдем и тех, кто ему помогал на «Зубатке» спрятаться. — Он помолчал, а потом ткнул пальцем в сторону понурого Кольки. — А этого за то, что собаку приволок, с бригадиров смещаю. Бригадиром будет Корабельников. Всё! А ты, — обернулся он к Боре, — ступай на камбуз, скажи коку, чтоб тебя на довольствие поставил. Вре-мен-но!..
Борька рванулся, но Людмила Сергеевна остановила его.
— Подожди, Борис, — сказала она, — ты хоть понимаешь, как перед матерью и сестренками виноват?
Боря опустил голову.
— Ну, иди, — вздохнула Людмила Сергеевна.
Борька кубарем скатился по трапу.
Афанасий Григорьевич захохотал:
— Ну, герои, чтоб их всех косатка проглотила! Я молодой такой же был. Чего делать-то будем, Пал Петрович?
Замятил задумчиво потер щеку и медленно сказал:
— Я не учитель, не воспитатель. Я моряк и, что с ними делать, не могу сказать. Это уж больше ваша забота.
— Это все так, Павел Петрович, — сказала Людмила Сергеевна. — Дело-то в том, что надо как-то обязательно сообщить в Архангельск, что Малыгин у нас.
Замятин досадливо поморщился.
— Сам понимаю, что надо, — он подумал немного, потом решительно сказал: — А, семь бед… Дам радио, благо пока еще в Белом море, а сюда фрицы еще не больно разлетались.
Он ушел к радисту, а через некоторое время вышел оттуда, поматывая крупной своей головой.
— Попадет мне, — сказал он, — всем фитилям фитиль будет. Но ладно, главное — сообщил.
— Спасибо, Павел Петрович, — сказала Людмила Сергеевна.
— Семафор с флагмана! — закричал вахтенный.
Замятин поднес к глазам бинокль.
— Так, — сказал он через некоторое время. — Вот и фитиль.
— Что пишут-то? — спросил Громов.
— Что? А вот что: категорически запрещаю пользоваться судовой рацией. В случае повторения ваша… хм-м… извиняйте, такая-то коробка будет направлена обратно в Архангельск. Демаскируете конвой, значит. Вот так.
— Скажите: больше не будем, — растерянно пробормотала Людмила Сергеевна.
— Это у вас в школе ребятишки так говорят, — сказал Замятин, улыбнувшись, и повернулся к вахтенному. — Отвечай: «Вас понял, приказание выполню».
Людмила Сергеевна спустилась на палубу, а оба капитана долго еще стояли на мостике. Стояли в одинаковых позах, держась руками за планшир, и молчали. Замятин смотрел на правый берег, Громов поглядывал на шедший впереди и немного левее конвой. Справа по борту на недалеком берегу виднелись избы села Верхняя Золотица. Начиналось горло Белого моря.
— Опять семафор с флагмана! — крикнул вахтенный матрос.
— Что там еще? — сердито спросил Замятин.
— «Зубатке»… и… приданным ей судам… следовать само… самостоятельно… само… — Матрос вдруг замолчал.
— Ослеп, что ли? — неожиданно грубо крикнул Замятин.
— К осту… от острова… Моржовец… Конец.
— Так, — жестко сказал Замятин. — Ну вот, Афанасий Григорьевич, теперь мы… самостоятельная эскадра.
Громов положил руку Замятину на плечо.
— Ништо, капитан, выдюжим. Не такое бывало.
— Не такое бывало, — кивнул Замятин, — а такого… — Он показал рукой на палубу, где группками стояли возле бортовых лееров или сидели на трапах или прямо на настиле его подопечные — кому семнадцать, кому пятнадцать, а кому и четырнадцать.
Он отвернулся и уже спокойно сказал матросу:
— Пиши: «Ясно вижу. Исполняю». Всё.
И когда на фок-мачте флагмана увидел знак «Добро», тихо скомандовал рулевому:
— Три румба вправо. Так держать, — и потянул ручку гудка.
В прозрачном и тихом воздухе три раза прозвучал хрипловатый басок «Зубатки», и через некоторое время ему ответил чистый и сильный голос головного сторожевика, а затем сперва вразнобой, а потом слитно, как один, загудели все суда отворачивающего к западу конвоя.
На мостик поднялась Людмила Сергеевна. Она вопросительно посмотрела сперва на одного, потом на другого капитана.
— Что, уже? — спросила она.
Замятин молча кивнул.
Справа по борту, но достаточно четко был виден Зимний берег и свободно разбросанные по нему избы села Инцы; слева к Терскому берегу, к выходу из горла Белого моря уходили суда конвоя. Транспорты шли строгой кильватерной колонной, а по бокам их, будто и не торопясь, следовали корабли охранения с расчехленными орудиями и задранными в небо стволами зенитных установок. Было тепло — дул легкий полудник [17] , море отливало голубизной, и небо тоже было ясным и голубым.
17
Полудник — южный ветер.
— Ну что ж, пойдемте к ребятишкам, — сказал Замятин, — надо растолковать им, что к чему.
Внизу у трапа стоял боцман, он внимательно, слегка прищурившись, посмотрел на Павла Петровича и спросил:
— Всех наверх?
— Так, — ответил Замятин и пошел на полубак.
— Что говорить будем? — спросил он у поднявшихся вслед за ним Громова и Людмилы Сергеевны.
— Правду, Павел Петрович, — просто сказала учительница.
Они подождали, пока собралась вся свободная от вахты команда и все участники экспедиции. На палубе было тесновато — не рассчитана была «Зубатка» на такую ораву. Ребята толкались, суетились, шум то затихал, то разрастался.
— А ну, тихо! — рявкнул боцман. — Становись побригадно!
Когда наконец все выстроились, Громов выступил вперед и протянул руку вслед уже далекому каравану.
— Видите? — спросил он.
— Видим, — нестройно ответили ребята.
— Объяснять вам не надо, — сказал Громов, — не маленькие. Время такое, что каждая коробка на счету, и на наши особы охраны не хватает. А они — на запад идут, дела у них поважнее наших. Понятно? — Он оглядел неровный строй, всмотрелся в лица своих «промысловиков» — разные, голубоглазые и кареглазые, совсем еще детские или уже с пушком на верхней губе, спокойные и растерянные, безразличные и напряженные, испуганные и залихватские. И подумал: «Эх, салажата… вам бы сейчас в футбол…»