В годы большой войны
Шрифт:
Но вдруг, без видимых причин, пытки на Принц-Альбрехтштрассе прекратились.
Следствие по делу Шульце-Бойзена вели два криминальных советника: сотрудник следственного отдела гестапо оберштурмбаннфюрер СС Панцингер и его помощник Копкоф, специалист по коммунистическим подпольным организациям. Как ни строга была охрана, заключенным все же удавалось обмениваться тюремными новостями. Харро Шульце-Бойзена пытали особенно жестоко — зажимали руки в тиски, применяли «испанские сапоги» времен инквизиции, обжигали глаза ультрафиолетовыми лучами, сочетая средневековую и современную технику пыток. Харро молчал, и было ясно, что он ничего не скажет. Но вдруг на одном из допросов Харро заговорил. Следователь Копкоф записал в протокол его показания:
«Обер-лейтенант Шульце-Бойзен утверждал, что, работая в министерстве авиации, похитил, сфотографировал и положил обратно в сейф некоторые
«О каких документах вы говорите? — спросил обеспокоенный следователь. — У кого они находятся?»
Шульце-Бойзен отказался отвечать на вопросы Копкофа. Он объяснил, что копии документов остаются единственным средством защитить арестованных от произвола гестапо. Харро добавил, и Копкоф тоже записал это в протокол допроса:
«Если господин рейхсмаршал Геринг желает узнать, о каких именно документах идет речь, пусть он лично просмотрит и вспомнит наиболее секретные материалы, лежащие в сейфах архива его министерства».
Конечно, следователь Копкоф немедленно доложил обо всем своему прямому начальнику Панцингеру. Ошеломляющее известие тут же стало известно начальнику гестапо Мюллеру, от него — Гиммлеру, дальше Герингу и в тот же день было доложено Гитлеру.
«Возможно, это умный шантаж, Шульце-Бойзен хочет избавиться от неприятных допросов», — предположил Гиммлер, когда Геринг позвонил ему в управление безопасности.
«А если он действительно располагает секретными документами и способен осуществить угрозу? — спросил Геринг. — От него всего можно ожидать! Не решив этого вопроса, мы не можем начинать судебный процесс!»
Рейхсмаршал Геринг больше других опасался разоблачений. Его сейфы хранили такие тайны, из которых любая могла стать в руках противника бомбой замедленного действия. Ярость и тревога охватили рейхсмаршала.
«Я предлагаю нещадно сечь этого мальчишку! Бить до тех пор, пока он не скажет, где документы. Бить, бить и никаких условий!» — гремел он.
Гиммлер согласился. Харро Шульце-Бойзена повели в подвал, сорвали с него куртку, бросили на скамью и принялись сечь плетью из бегемотовой кожи. Когда экзекуция прекратилась, он с трудом поднялся со скамьи и, прислонившись к стене, сказал:
«Этим вы ничего не добьетесь… Но имейте в виду — Гитлер рискует многим. Так и скажите ему. Это говорит Харро Шульце-Бойзен…»
Узника били плетью еще несколько раз. Он твердил свое: «Берегитесь, даже из ваших застенков я имею возможность передать на волю сигнал, по которому раскроются самые грязные дела фашистской Германии…»
О какой же тайне тайн гитлеровской Германии могла идти речь, если так разволновались ее правители? Их было много: поджог рейхстага, истребление евреев, расстрелы военнопленных, лагеря смерти… Возможно, главарей рейха пугало разоблачение другой тайны, которую прознал Шульце-Бойзен и к которой был причастен рейхсмаршал Герман Геринг.
Это случилось на рассвете десятого мая сорокового года. Немецкие бомбардировщики 51-й эскадрильи специального назначения, именовавшейся «Эдельвейс», поднялись по приказу Геринга в воздух и разбомбили свой, немецкий город Фрейбург, расположенный в Северной Германии. В тот же час германские войска перешли в наступление — Гитлеру требовался повод для того, чтобы начать боевые действия на Западе. В налете на Фрейбург обвинили англичан. В жертву принесли собственный город и его жителей. В тот же день берлинское радио опубликовало сообщение о налете британской авиации на Фрейбург, клеймило вероломных англичан, диктор призывал к возмездию и сообщил о начале боевых действий на Западе.
Нацистских провокаций было много, и у Геринга были все основания опасаться разоблачений Харро Шульце-Бойзена.
Нападению на Польшу предшествовала провокация в приграничном городке Глейвице, когда немецкие уголовники, одетые в форму польских солдат, напали
Перед вторжением в Чехословакию секретная германская служба готовила убийство немецкого посла в Праге…
В день нападения на Советский Союз немецкие самолеты с русскими опознавательными знаками бомбили город Кошице…
О которой из этих провокаций мог знать Шульце-Бойзен? Закованный в кандалы, брошенный в гестаповскую тюрьму на Принц-Альбрехтштрассе, он владел какими-то мрачными тайнами нацистской империи.
Пытками ничего не достигли, и криминал-советник Панцингер предложил иной способ «размягчить» Шульце-Бойзена. Он предложил использовать для этого отца Харро, морского офицера Эриха Шульце, который давно добивался встречи с сыном.
«В конце сентября я получил из дома телеграмму, — вспоминал через годы отец Харро Шульце-Бойзена. — В ней было сказано: «Немедленно позвони в Берлин в связи с плохими вестями о сыне». Жена срочно вызывала меня по какому-то неотложному делу.
30 сентября 1942 года я приехал в Берлин из Голландии, где проходил военную службу, и в тот же день отправился в управление гестапо на Принц-Альбрехтштрассе, чтобы встретиться с сыном. Просьбы родственников о свиданиях с заключенными тогда категорически отвергались. Я думал — мне посчастливилось, потому что были приняты во внимание мои военные заслуги…
Комиссар Копкоф, сотрудник Панцингера, ввел меня в комнату, которая, скорее всего, обычно никем не занималась. Голый стол в углу, напротив диван, два кресла и еще маленький курительный столик. Вот и вся обстановка.
Я остался один и ждал одну-две минуты. Вошел Харро в сопровождении того же Копкофа и какого-то другого сотрудника гестапо. Харро шел тяжелым шагом, словно отвык за это время ходить. Держался он прямо, руки держал за спиной, но они не были закованы в наручники. Лицо его было больше чем бледное, ужасно похудевшее, с провалами вокруг глаз.
На нем был серый костюм и голубая сорочка. Я взял его за руку и повел к креслу. Мы сели, я взял обе его руки и держал их в своих в продолжение всей встречи. Я повернул свое кресло так, чтобы они не могли видеть моего лица.
Гестаповцы сидели напротив за столом и наблюдали за нами. Один из них писал протокол. Я сказал Харро, что преисполнен отцовскими чувствами и пришел к нему, чтобы помочь ему, чтобы бороться за него, и спросил, как могу я ему помочь. Сказал о мыслях матери и его брата, которым не разрешили свидания. Харро ответил спокойно и твердо:
«Помочь невозможно, это безнадежная битва».
Он сказал, что в продолжение многих лет сознательно боролся против существующего режима, как только мог, где только мог, делал это с полным сознанием опасности, которой подвергался. Он полностью сознает последствия этого и готов их стойко перенести».
«Один из комиссаров, — писал далее Эрих Шульце, — задал мне вопрос, касавшийся дела, о котором мне уже говорил Панцингер и которое вызывало серьезную озабоченность в гестапо. Они предполагали, что Харро перед своим арестом передал за границу секретные документы чрезвычайной важности. Возможно, речь шла о разоблачении нацизма; может быть, он хотел спасти жизнь арестованных вместе с ним людей. Харро отказался дать показания по этому поводу. Может быть, Харро будет расположен поговорить об этом со мной? Но сын решительно отверг предложение Копкофа вести со мной разговор на эту тему. Конец нашей беседы был посвящен личным делам. Меня охватила боль. Я поднялся и сказал:
«Дорога, которую ты выбрал, Харро, тяжелая дорога. Я не хочу утяжелять ее. Я уйду…»
Он тоже поднялся. Он стоял передо мной, смотрел на меня с гордостью, и слезы появились у него в глазах. Я сказал:
«Я всегда любил тебя, Харро».
Он нежно ответил:
«Я знаю».
Я протянул ему руку и пошел. У дверей обернулся, взглянул на него еще раз и кивнул ему головой. У нас обоих было такое чувство, что мы видимся в последний раз…»
Но сын и отец Бойзены встретились снова. Упорство Харро сломить не удалось. Гиммлер приказал своим людям: «Дайте ему любое обещание. А там будет видно, когда возьмем документы…»
Но Шульце-Бойзен требовал гарантий. Он согласен сказать правду. Пусть только начальник следственного отдела даст клятвенное обещание, что условие будет соблюдено — приговоренных к смерти не казнят раньше сорок четвертого года. Пусть в новогоднюю ночь, но сорок четвертого года!.. Харро верил в победу, он стремился отвести смерть от друзей, отсрочить ее хотя бы на год, убежденный, что к тому времени фашистская Германия проиграет войну. Советские войска начали большое сражение под Сталинградом, на берегах Волги. Слухи об этом проникли даже сквозь тюремные стены, озарив надеждой души людей, брошенных в одиночные камеры.