В гостях у сказки, или Дочь Кащея

Веселова Янина

?й и дела нет, улыбается. Тонкая рука гребень держит.

– Васенька, – не выдержал он, подался к ней да наткнулся на стену прозрачную... – Как же так, любушка?!
– разбивая кулаки в кровь о преграду проклятую, зверем диким зарычал.

Услыхала Василиса... Вздрогнула, словно ветром холодным обдуло... Увидела его и замерла, нахмурилаcь.

– Иди ко мне, люба моя, - взмолился окольничий.

– Степа?
– отозвалась она удивленно. – Ты как тут оказался?

– Ищу тебя, Василисушка. Каждый день ищу, каждую ночь зову.

–

Что? Не слышу. Где ты? Опять меня бросил?

– Тут я, любимая, - приник к преграде Басманов.

– Скажешь тоже, - не поверила та.

– Ты моя любовь, – уперто повторил Степан, смекнув, что только упоминание заветного чувства помогает Василисе услышать его.
– Иди ко мне.

– Нельзя, – отказалась она.
– Не время еще. Да и не нужны мы тебе...

– Мы? О ком ты, любушка?
– в полном сумбуре спросил он.

– Обо мне и... – начала Василиса, но не договорила, не успела. В роще заплакали дети. Встрепенулась она, поглядела на Степана виновато и пропалa. И вместе с ней пропали ивы, и песок, и река. Ничего не осталось...

– Любушка!
– напрасно надрывался он.

С тем и проснулся. Чувствуя себя еще разбитым и усталым, словно всю ночь пахал, отказался от завтрака, только чаю с медовыми пряниками выпил, ополоснулся в баньке и на службу поспешил.

***

Любу разбудило настойчивое мяукание. Спросонок показалось, что котята, забравшись к ней под бочок, устроили концерт на два голоса.

– Мя! Мя! Мя!
– сердился один.

– Айя!
– с кряхтением поддерживал второй.
– Ааа!

– Ай-лю-лю! Ай-лю-лю! Я малявочек люблю, - громким мурлыканьем вплелся в дуэт басовитый кошачий голос.

– Наш Соловушка поет, Любе спать не дает, - ещё один голос присоединился к хору.

– Мяа!
– обижались котята, желая солировать.

– Щас проснется ваша мать, – пообещался мурлыкающий бас.
– И начнется благодать.

– Ей бы капельку поспать... – не согласились с мечтателем.

– ? я давно не сплю, - призналась Люба и открыла глаза.

В залитой солнцем комнате она оказалась не одна, а в компании Платоши и Соловушки, которые склонились над колыбельками. ? в колыбельках... Любаша тут же привстала чтобы увидеть двух крохотных кряхтящих гусеничек, завернутых в коко?ы из пеленок.

– Какие маленькие, - не сводя глаз с сердито пыхтящих человечков, поразилась она. – Какие красивые. Дай.

– Все в мамочку, – согласился Платоша, благоговейно взял на руки розовый в лентах сверток и положил его Любе на руки.

– Так вот ты какая, доченька, – залюбовалась та.
– Здравствуй, Златочка. Какие у тебя бровушки, глазоньки. Девочка ненаглядная.

Успокоившаяся малышка зевнула, сморщив крохотный носик,и закрыла глаза. Зато недовольно замяукал ее брат.

– И его давай, - велела Люба.

– Держи наследника, хозяюшка, – пoслушался домовой.

– Хорошенький какой, - залюбовалась молодая мамочка. – На Аспида похож.

– ?га, -

согласился Платоша, заботливо поправляя младенцу голубой с оборками чепчик,из-под которого выглядывали золотистые волосенки.

– Наплачутся девки, - довольно прищурился Соловушка.
– А как назвала-то мальца? – поглядел он на Любашу.

– Владимиром, – подумав, ответила она.
– Пусть миром владеет.

– Хорошее имя, – обрадовался домовой.
– Сильное и веселое. Правда, Вовка?

Словнo поняв о чем речь, малец открыл мутно синие глаза и улыбнулся беззубо.

– Умничка мой, сыночек, - умилилась Люба.

– Проснулась ужо? – в комнату незаметно просочилась Лукерья. – Вот и славно, деток кормить будем.

– Прямо сейчас?
– заволновалась молодая мамочка.

– А чего тянуть?
– удивилась Лукерья. – Кушать надо, правда, медовенький? – склонилась она над младенцем, и тот моментально откликнулся согласным мявом.

– Сейчас-сейчас, - сунув сына в крепкие не по возрасту руки ключницы, Любаша принялась слезать с кровати.

– Стой, куды?
– взволновалась Лукерья.
– Тебе лежать надобно.

– Но кормление...
– растерялась Люба.
– Я думала душ принять... – Или хотя бы...

– С ума ты сошла?
– вернув матери ребенка, старушка решительным движением поправила беленький платочек, уперла руки в бока и приступила к кровати. – Сиськи мыть намылилась, голубка? Никак сама собираешься деточек вскармливать?

– Конечно, сама, - не поняла в чем собственно дело Любаша.
– А кто же их в лесной глуши кормить будет? Кикиморы? Или вы диких коз доить вздумали? Так я своего согласия на такую авантюру не даю.

– Какие такие кикиморы? Индрики!

– Индрик это же сказочный конь, – покрепче прижав к себе покряхтывающего малыша, Люба еще и кроватку с дочерью поближе к постели подвинула.

– ? ты куда попала, хозяюшка? – ласково спросил Платоша.
– Не в сказку ли? К тому же доили не самого Индрика, – не удержался от похабства он, - а кобылиц его.

– Все-равно, - упрямилась Люба. – Мы не в монголо-татарской Орде, чтобы кобылье молоко пить.

– В Тридевятом царстве мы, вестимo, – прижмурил бесстыжие глаза Соловушка.
– Только тут можно единорожьего молока для детoк добыть. Оно дороже золота ценится, потому как не подпускает Индрик к своему табуну никого. А ради твоих деток расщедрился.

– Единорожьего? – переспросила Люба, устыдившись. Как-то не вязался у нее грозный былинный зверь, с серебряными рогатыми лошадками. Что она помнила об Индрике? ‘Индрик-зверь - всем царям царь, праотец звериный,’ - словно наяву зазвучал голос бабули. Умела и любила Галина Михайловна сказывать сказки. ‘Здоровенный он. ?огатый. Слону не уступит. Под землей живет, рогом своим прочищает каналы подземным водам,трудится, чтобы хорошо жилось на земле, что бы не страдал никто от жажды, не мучался от засухи. Когда же он гневается, учиняются землетрясения...’