В капкане у зверя
Шрифт:
Давид его прекрасно понимал. Волчья часть его души могла убить за сестру. Но человек готов был свернуть ей шею за все выходки.
— Продолжай.
Андрей поморщился:
— Точно не знаю, но вроде бы в тот же день Юля ломанулась в амбулаторию и потащила Свету за собой. Они увидели Аню в «Лавке лесника». Точно не знаю, о чем был разговор, но Юля попыталась выставить Аню отсюда. А та ответила что-то вроде: «Иди и поплачь, если не рада мне». В общем, ушла Юля оттуда в бешенстве. Да еще Полинка всей деревне растрепала. Ну и Юля всем сказала, чтобы держались от Нейшиной подальше. И если она увидит, как с ней кто-то хотя бы здоровается, то выкинет из Крельска и из стаи. А ты еще и сделаешь так, чтобы нарушивший приказ остался изгоем до конца жизни.
Андрей замолчал. Похоже, он испытывал вину за то, что рассказал все Давиду. Давид же пытался осознать услышанное.
— И ее послушались?
— Еще бы… Тебя же все боятся до чертиков — никто и не подумал ослушаться.
Давид сжал челюсти. Первой, кто покинет Крельск, будет не Нейшина. Но с сестрой он разберется позже. Сначала Марина.
— Ладно, продолжай искать. Заодно, проверь старый Крельск. А я поговорю с Эммой — расскажу, что случилось и узнаю, с кем Марина встречалась.
В глазах Андрея мелькнуло облегчение.
— Договорились.
Давид поднялся с земли и отряхнул брюки. Интересно, сегодняшний день когда-нибудь закончится? Почти бегом он добрался до машины и нырнул в аромат красок, винограда и мела. Удивительно, но запах Анны успокаивал. Он отгонял дурные мысли и нес мысли о… доме. Том самом доме, который принято называть крепостью. Не за толстые стены и неприступный ров, а за то, что есть человек, который поддержит и будет считать правым тебя, что бы ты ни сделал. У Давида такого дома не было никогда. Он упорно пытался его создать, но выходило лишь некое подобие. Он считал Крельск идеальным местом, где можно быть собой. Но проблема в том, что и здесь сам по себе он не был никому необходим. Стая нуждалась в сильном руководителе, в вожаке, который способен принимать решения и идти напролом. И он был таким вожаком. Когда на него смотрели, то видели деньги, силу и власть. От него все чего-то ждали. Защиты, помощи, готовности взять на себя ответственность. Одни боялись его, другие — завидовали. Третьи желали обладать тем, что имел он. Давид же хотел искренности. Честности. От сестры ее ждать не приходилось. Родители вообще признали его лишь после того, как он пролил чужую кровь. Получалось, что ничего не требовала от него только Нейшина. Она отказалась от денег, которые он ей предлагал. На его власть она вообще плевала. А вместо страха испытывала злость и раздражение. Но причудливая смесь винограда и мела завораживала и ставила в тупик. Вдыхая насыщенный запах акварели, бумаги и старых кисточек, Давид чувствовал, как становится… целым. Будто обретает давно потерянную часть самого себя. Он чувствовал в себе силы решить еще тысячи проблем. Разобраться с любыми неприятностями. Уничтожить всех врагов. Только бы продолжать вдыхать душистый воздух. А для этого он должен снова увидеться с Нейшиной. И предложить ей новую сделку. Она сможет оставаться в Крельске столько, сколько пожелает. Но в его доме и в его постели. Исполняя его прихоти, приказы и желания. Пока она ему не наскучит, он готов щедро ей платить. На стук никто не отвечал. Давид уже собирался снести дверь к чертям, но остановил себя и принюхался. Тонкий отпечаток запаха уходил прочь от дома. Эммы здесь не было. Достав телефон, он начал раздраженно листать список контактов. Долгое время никто не отвечал. Равнодушные гудки били по нервам. Неожиданно один из них оборвался, и раздалось тихое испуганное: «Алло». Единственное, что Давид мог сказать с уверенностью, что это была не Эмма. Искаженный динамиком голос казался смутно знакомым. Давид удивленно спросил:
— Аня?
Это был первый раз, когда он назвал ее по имени. На языке чувствовался вкус винограда.
— Да.
— Где Эмма?
— Она у меня.
Каким образом она умудряется влезать в те дела, которые ее совершенно не касаются? Давид скрипнул зубами.
— Что она у тебя делает?
Аня ответила еще тише:
— Искала Марину. Я не хотела ее пускать в амбулаторию и… кое-что произошло…
Виски прострелило дурным предчувствием. Очень дурным. Он прямо-таки ощущал, как все рушится.
— И что же случилось? — Каждое слово пришлось выпускать из себя медленно, будто их тянули наружу раскаленными щипцами.
Аня молчала. Тишина на том конце провода не просто звенела — она гремела. Давид не выдержал:
— Эмма все еще у тебя?
На этот раз Аня ответила быстро:
— Да.
— Я сейчас приеду. Никуда не отпускай ее.
— Ладно.
Аня отключилась, и Давид остался наедине с безмолвием. Он пытался понять, в какой момент все покатилось под откос.
Дрожащими исцарапанными руками Аня осторожно положила телефон на стол и судорожно выдохнула. На ее теле не осталось живого места. Синяки и царапины покрывали, кажется, каждый сантиметр. Она даже дышала с трудом — не то, что двигалась. И сходила с ума. Иначе как результатом сумасшествия все увиденное она назвать не могла. Может, это галлюцинации? Или она тоже отравилась волчьим лыком?
Аня зашла в комнату с медальонами и забралась с ногами в дряхлое кресло. Прижав колени к груди, она обняла их, изо всех сил стараясь сдержать дрожь. Ей нужно быть как можно дальше от Крельска. Бежать отсюда. Спрятаться. Но внутренний голос, издевательски посмеиваясь, останавливал ее. Куда она пойдет? К кому обратится? К матери, которая выгнала? У нее нет ни дома, ни семьи… Если бы приняла предложение Давида, то получила бы квартиру и деньги. Господи, почему она ведет себя, как идиотка?! Из-за принципов и гордости лишилась всего. И возможно лишится жизни. А ведь Давид, наверное, такой же, как Эмма… Именно поэтому он и хотел, чтобы она уехала… Потому что они все здесь такие! Вчерашние сказки оборачивались жуткой пугающей реальностью. От ужаса сводило мышцы. Только среди блестящих в тусклом свете амулетов и старых лент Аня себя чувствовала в безопасности. Это тоже признак сумасшествия.
Она старалась не думать о спящей в соседней комнате Эмме, об Артуре, во взгляде которого застыли страх и сожаление. Нужно отвлечься. Да, верно! Она должна что-то нарисовать! Аня выбралась из кресла и на подгибающихся ногах проковыляла к разложенным на полу листам и краскам. Она мало что соображала и видела перед собой только красные радужки и оскалившуюся пасть с острыми зубами. Это все неправда. Не может быть правдой. Аня притянула к себе плотный лист шероховатой бумаги. Бугорки на поверхности ласкали пальцы, успокаивали. Не глядя, Аня нащупала коробку с пастелью и подвинула ближе. Ей было страшно. Очень страшно. Одиноко. И хотелось плакать. То, что она увидела, не могло существовать на свете. Не должно существовать. Это неправильно. На бумагу капали слезы, портили и без того жуткий уродливый рисунок. Нарисованный монстр превращался в гротескное чудовище. Почему-то грустное, с печальными желтыми глазами, которые вместо того, чтобы гореть яростью, светились таинственным лунным светом. Громкий стук в дверь вырвал Аню из пелены галлюцинаций. Она отбросила мелок и вскочила на ноги. Страх, что настойчивые звуки разбудят Эмму, скрутился клубком в животе. Она прокралась к двери и, приоткрыв ту, выглянула наружу. Давид смотрел ей прямо в глаза, будто слышал ее приближение. А может, и в самом деле слышал? На секунду Аня замялась, но он толкнул дверь вперед, и ей пришлось отступить. Давид уверенно вошел. Его взгляд скользнул по ней почти как прикосновение. Равнодушное лицо изменилось. Его ноздри раздулись, а глаза опасно сверкнули. Он схватил Аню за плечи и тряхнул:
— Кто это сделал?
Она вздрогнула от боли, и горячие ладони тут же разжались, оставив после себя неимоверное ощущение пустоты и обреченности. Давид навис над ней и снова вкрадчиво спросил, едва ли не рыча каждое слово:
— Кто. Это. Сделал?
Аня тяжело вздохнула и всхлипнула. Она не хотела плакать. Пыталась держаться и быть сильной. Но страх оказался сильнее. Ее начала бить дрожь. Давид вскинул голову и втянул носом воздух. Это было настолько по-звериному, что Аня удивилась, как раньше не замечала в нем животных повадок. Нет, конечно, замечала… У них у всех. Но разве могла она предположить, что скрывается за странностями жителей?
— Эмма?
Аня дернулась, и обхватила плечи руками:
— Она спит.
— Я знаю, что она спит. Это она… тебя поранила?
Аня сглотнула. Давид выглядел устрашающе. Он ничего не делал, но золотые вихри в его глазах пугали больше, чем внезапное превращение милой тетушки в огромного волка.
— Она волновалась за Марину…
Давид дернул головой, будто Аня снова его ударила.
— Она будет наказана.
Аню прошиб озноб. Откуда-то она знала, что это не пустые слова.
— Эмма ни в чем не виновата.
Давид протянул к ней руку и очень нежно провел пальцем по длинной царапине на ключице. От его прикосновения в тело хлынуло тепло, и боль отступила.
— Кто же тогда это сделал?
Аня опустила голову, пытаясь спрятаться от его пронзительного взгляда. Ей хотелось, чтобы он снова прикоснулся к ней. Чтобы ласково накрыл ладонью каждую царапину.
— Аня, что произошло?
Он второй раз назвал ее по имени. Произнесенное его чуточку хриплым голосом, оно звучало по-особенному. Ей пришлось поднять голову: