В капкане у зверя

Моран Маша

— Я дважды повторять не собираюсь… — Голос вдруг показался знакомым. — Ты все понял?.. Да, а иначе вылетишь вслед за ними.

Аня зажмурилась. И вспомнила. Как Эмма превратилась в огромную волчицу, как Давид с легкостью отбросил ее в сторону, как осколок стекла впился в бок и как она брела по лесу. Господи, зачем она туда пошла?! И где оказалась теперь? Снаружи тихо шелестели влажные листья. Они снова пытались ей что-то рассказать. Но она не хотела слушать. Не хотела. Аня распахнула глаза. Опираясь на каминную полку плечом, напротив кровати стоял Давид. Его мерцающий карий взгляд был направлен на Аню. Первое, что она ощутила — жуткий стыд за свой вид. Потому что он выглядел идеально. Темно-синие брюки с черным поясом, подчеркивающим узкую талию. На белоснежной рубашке ни одной складки. Под дорогой тканью выделяются широкие плечи и мощная грудная клетка. Рукава закатаны до локтей, открывая сильные загорелые

руки. Пара верхних пуговиц расстегнута, и в вырезе виднеются темные волоски на его груди. Корпус часов, обхватывающих запястье, таинственно мерцает. Он был… зверем в мужском обличии. Только мышцы, мускулы и смертоносная грация. Художница в ней хотела нарисовать его. Не так, как она изобразила его в старом Крельске — черно-белый профиль, виноградная лоза и фантазии о том, насколько широка его спина. Нет, совсем не так. Ей хотелось смотреть, как он медленно раздевается перед ней, сантиметр за сантиметром обнажая смертоносное тело. А в том, что Давид несет именно смерть, она не сомневалась. Еще ей хотелось, чтобы он пытался ей понравиться, заслужить ее одобрение. Чтобы для него было важным, считает ли она его привлекательным. Ей хотелось… подчинить его. Сделать зависимым от себя. Чтобы к тому моменту, когда закончит раздеваться, он уже был полностью возбужден. Она бы нарисовала его именно таким: возбужденным и диким. Желающим ее. Она представляла, как он следит за кистью в ее руке, как желает прикоснуться к ней, а она не разрешает. Как он в отчаянии начинает гладить и сжимать свой член, умоляя, чтобы это сделала она. А Аня бы рисовала… Пока ее собственная влага не потекла бы по бедрам. Этого желала художница. Обычная же женщина в ней, глядя на него, просто хотела облизнуться.

Господи, о чем она думает? Откуда это в ней? Конечно, она обращала внимание на красивых мужчин и женщин, искала интересные лица, необычные черты. Как и любой художник! Но рядом с Давидом в ней просыпалась какая-то дикая и ненасытная нимфоманка. Давид насмешливо вздернул бровь, продолжая удерживать ее взгляд. Еще бы! Очередная дура глазеет на него, едва ли не пуская слюни. Наверняка он давно привык к этому. В животе стало тяжело, а между ног невероятно жарко и влажно. В глазах Давида появилась знакомая желтизна, а ноздри едва заметно раздулись, как будто он пытался что-то унюхать. Ох… Она же вся грязная. Скорее всего от нее разит землей, потом и еще неизвестно чем. Зато она представляет Давида голым. Идиотка! У себя самой ничего кроме отвращения Аня не вызывала. Неудивительно, что он смотрит на нее с такой издевкой.

Неожиданно Давид сделал шаг вперед. В его движении была неестественная плавность. Люди так не двигались. Люди… Он ведь… Не человек. Его глаза почти полностью стали желтого цвета. Только сейчас Аня осознала все, что произошло. Она не была сумасшедшей! Существа, способные превратиться из человека в волка, реальны. Сейчас она находилась рядом с животным. С диким зверем.

— Смотришь так, словно успела пару раз мысленно меня расчленить.

От его голоса разум снова заволокло туманом. Аня наклонилась и подняла сброшенный недавно плед. Она пыталась ухватиться за разумные мысли, но все они предательски ускользали, побежденные бархатистыми нотками. Кое-как закутавшись, Аня постаралась спросить требовательным тоном:

— Где я?

Из-за пересохшего горла, получилось сипло и невнятно. Даже как-то жалко. Она откашлялась, стараясь не смотреть на Давида. Презрение в его взгляде добьет ее окончательно.

— У меня.

Аня все-таки взглянула на него. Ее накрыло одновременно удивлением и страхом.

— Как я здесь оказалась? — Вот теперь голос звучал почти нормально. Отстраненно и серьезно — то, что нужно в разговоре с такими, как он.

Давид, как ни в чем не бывало, опустился рядом с ней на кровать. Специально или нет, но он уселся на плед, потащив край с ее плеч. Аня безуспешно дернула несколько раз, но Давид не сдвинулся с места. Более того, его губы скривились почти в звериной ухмылке.

— Мне тоже очень интересно.

Аня попыталась собраться с мыслями и вернуться к разговору.

— Что именно тебе интересно?

— Как ты сюда попала.

Он не знал?! Морщины в уголках его глаз стали глубже — наверное, он редко улыбался. Но ее должно волновать не это! Он опять насмехался над ней. А значит, знал, как она очутилась в его доме. И снова Аня почувствовала волну дикой злости, почти ярости. От Давида исходила опасность. Черная, смертельная опасность. Но он не имеет права над ней издеваться. Странное предчувствие закралось в душу: ему ведь ничего не стоит от нее избавиться. Убить… Искать ее никто не будет. До нее вообще никому нет дела. Растерзать ее на кусочки и закопать под любым деревом в лесу — раз плюнуть. Давид был способен на подобное. Да ему даже не

нужно было делать это самому: любой с готовностью бросится выполнять его приказ. Аня была уверена, что Давид испытал бы удовольствие убивая ее. Подобные ему наслаждаются, уничтожая всех на своем пути. Ане бы убраться из Крельска, пока можно было, но… Но сопротивляясь Давиду, его притяжению, его власти и силе она чувствовала себя живой. Действительно живой. Настоящей. Как будто раньше она была расколота пополам. Одна часть пыталась кое-как существовать, другая — пряталась в глубине ее души вместе с постыдными и развратными желаниями. И вот теперь обе части были сшиты воедино. Криво-косо, неровными стежками, черными нитками, но собраны вместе. И даже если он действительно решил ее… убить, Аня не вернется к поведению смирной овцы. Она будет спорить с ним, грубить, ругаться, лезть на рожон, но не покорно молчать. Тот срок, который ей отмерен, она проживет ярко. Попытается. Отпустив злосчастный плед, Аня осталась в грязной, почему-то порванной сбоку сорочке. С губ Давида тут же исчезла ухмылка. Черты лица заострились. Как раньше она не заметила у него волчьих повадок? О чем он спрашивал? Как она сюда попала? Аня убрала со лба волосы:

— Ну, я точно не вошла без спросу, пока ты работал или был в душе.

Давид пожал плечами, рассматривая ее покрытые царапинками плечи:

— У тебя была веселая ночь.

Аня ощущала на себе его взгляд, чувствовала, как он лаская скользит по коже, оставляя горящие огнем отметины. Сосредоточиться стало еще труднее. Но она не могла рассказать ему, что пошла в лес, потому что слышала голоса. Голоса, которые ее звали. Сумасшествие — единственное, чем можно объяснить ее поведение.

— Да, я неплохо развлеклась.

От Ани не укрылось, как его плечи напряглись под рубашкой.

— С Артуром?

Господи, о чем он говорит?! Причем здесь Артур? Почему ему просто не сказать, как она оказалась здесь? Неужели, нашла в лесу его дом? Поддавшись очередной волне злости, Аня сухо бросила:

— Всех имен я не запомнила. И не спрашивала.

Аня смотрела на Давида, но не заметила, ни как он протянул к ней руку, ни как подскочил с кровати. Его скорость была фантастической. Но боль, которую она ощутила, оказалась вполне реальной. Его ладонь запуталась в ее волосах. Он сжал в кулак пряди и так резко дернул ее вверх, что у Ани выступили на глазах слезы. Он рванул ее на себя, и ей пришлось подчиниться, чтобы хоть немного облегчить жгучую боль. Аня уперлась руками в его горячую каменную грудь, пытаясь оттолкнуть. Но чертов мудак был невероятно силен. Он даже не пошевелился. Лишь другой рукой обвил ее талию и впечатал в себя с такой силой, что у Ани мучительно заныла грудь, и перехватило дыхание.

— Шлюхи, надумавшие развлекаться на моей территории, должны сначала спросить разрешения у меня.

Давид оттягивал назад ее голову, и Аня почувствовала себя незащищенной перед ним — ее горло было открыто. Захоти он, с легкостью сломал бы ей шею. Или перегрыз. Ей удалось достаточно сильно размахнуться, чтобы ударить. Ладонь как будто обожгло. Кому она причинила больший вред: ему или себе? Глаза Давида опасно сверкнули. На смуглой щеке расползалось розоватое пятно — след ее ладони. Боже… Тихое рычание завибрировало в его груди. И Аня ощутила эти вибрации. Они перекидывались на нее, рассыпаясь по телу, как горячие камни.

— Тебе так неймется кем-нибудь управлять? Шлюхи, что, твоя навязчивая идея? С другими женщинами ты не можешь?

Давид развернул ее спиной к себе и швырнул на кровать. У Ани перехватило дыхание. От грубого движения, от падения и удара, от того, что почувствовала его горячие ладони на своих бедрах. Она попыталась вырваться, отползти, с трудом соображая, что происходит, но его руки держали крепко. Треск разрываемой ткани почти оглушил. Спиной Аня ощутила прохладный воздух. Что он творит?!

— Пусти меня!

Она дергала ногами, пыталась повернуться, ударить его, но Давид буквально пригвоздил ее к кровати своим телом. Его ладонь оставила болезненный шлепок на ягодице, и Аня вскрикнула. Кожа горела огнем.

— За один твой удар, будет один мой. — Его губы коснулись ее уха. Вкрадчивый шепот заполз под кожу, заставляя дрожать от странных, незнакомых прежде ощущений. Влажное дыхание опаляло кожу. — Я должен тебе еще два.

Он еще раз шлепнул ее по попке. Аня сдержала крик, вцепившись зубами в подушку. Она снова попробовала вырваться, попыталась ударить его пяткой, но допустила ошибку… Он опустился между ее широко разведенных бедер, одной ладонью крепко держа ее запястья над головой, другой… Аня задохнулась, почувствовав, как его ладонь накрывает ее лоно. Браслет и холодный металлический корпус часов словно выжгли клеймо на внутренней стороне бедра. Горячие пальцы коснулись нежных складочек плоти, погладили, раздвигая малые губы. Аня снова дернулась.