В капкане у зверя

Моран Маша

— Ничего. Тела нет. Но возле старого Крельска слабый запах крови. Вроде Эмма.

— Черт! — Андрей принялся метаться из стороны в стороны.

Его мельтешение жутко раздражало Давида. Он отвернулся. Перед глазами оказался дом Анны. Нет, уже не ее дом. Теперь она будет жить у него. Пока не надоест ему. Не время сейчас о ней думать. Давид попытался сосредоточиться. Если бы у них была Ведающая тайны… Шаманка помогла бы вычислить убийцу. Давид задумался. Он может попросить помощи у Ведающей из другой стаи. Был один вожак, с которым у Давида сложились почти дружеские отношения. Насколько два волка вообще могут стать друзьями. Словно из-за стены до него долетел голос Стаса:

— Что будем делать?

Держать свои лапы подальше от Анны. Давид некстати вспомнил, как Стас утешал ее —

на том самом месте, где сейчас стоял он сам. Боже… Когда его уже оставит это наваждение? Как только попадет домой и примет душ, то вытрахает из головы любую мысль об Анне. Он отымеет ее во все отверстия, в любых позах, на какие только будут способны их тела. Чтобы она слова не могла после произнести. А потом нужно избавиться от нее. Она не даст ему спокойной жизни. Если ему будет известно, что Аня где-то поблизости, то он просто не сможет удержаться, чтобы не оказаться рядом. Он отправит ее в самую отдаленную стаю. Обеспечит ей охрану — чтобы никто не смел тронуть. Он будет знать, что она на другом конце света, а значит, его разум останется чистым. И он наконец сможет думать о чем-то еще помимо секса с ней.

— Хм… Давид?

Он обернулся. Стас, Андрей и Вадим уставились на него вопросительными взглядами.

— Что делать-то? — Снова Стас.

Как же он его раздражает. Волк желал драться. Поединок. На смерть. За то, что посмел к ней прикоснуться. За то, что она не оттолкнула.

— Охоты отменяются.

Все трое почти хором выдали: «Что?»

— Так нельзя! Каждая стая ждет их… — Андрей возмущенно оскалился.

Давид сделал шаг вперед, подавляя рычащего внутри волка.

— Вот как? Значит, ты хочешь поохотиться? И когда с твоей женой случится то же, что с Мариной, сможешь оправдать себя тем, что был на охоте. Я прав?

Андрей рыкнул. Давид ухмыльнулся:

— Давай, вперед! Можем поставить в амбулатории две койки рядом, чтобы ты всегда был рядом с женой.

Андрей не выдержал. Он толкнул Давида в грудь, громко рыча. Вадим прыгнул между ними.

— Полегче… Давид, ты… сейчас не прав. Не нужно… Так говорить…

Давид взглянул на Вадима. Под его взглядом тот не выдержал и минуты. Вот поэтому, мать их, вожак он!

— Все, кто хочет сдохнуть, могут оставаться и охотиться, сколько угодно. Кто-то еще намерен поспорить и высказаться о важности Охот? Ты? — Давид кивнул Стасу, который стоял в стороне, напряженно следя за ними.

— Раз ты считаешь, что Охоты нужно отложить… Мы так и поступим. — Весь его вид говорил, что он не согласен с решением Давида. — Но мы бы смогли обеспечить безопасность…

— Что? — Давид наконец нашел повод схлестнуться с ним. Как же ему хотелось, чтобы дело дошло до драки. — И кому же мы обеспечили безопасность? Марине? А может, Эмме?

— Нет… Но теперь мы готовы.

— К чему же ты готов, а? — Давид чувствовал, как волк одобрительно рычит, выбираясь наружу. Скребется когтями, выгрызая себе путь через кости и мышцы.

— Мы сможем защитить стаю во время Охот…

Давид ухмыльнулся:

— Конечно, сможете. Сможете сделать все, что захотите, когда станете вожаками. — Давид обвел взглядом каждого. — Прямо сейчас. Бросайте вызов.

Он чувствовал их недовольство, их страх, злобу и зарождающуюся ненависть.

— Кто первый?

Вадим склонил голову и отошел назад. Андрей опустил глаза, а Стас, молча, сжимал кулаки.

— Ну? У меня мало времени.

Никто из них даже не шевельнулся. Так он и думал. Жалкие слабаки.

— Вот поэтому, вожак — я. И я решаю, кто и что будет делать. В девять жду у себя. Получите указания.

Давид отвернулся, позволяя волку разорвать человеческую оболочку и выбраться наружу. Быстро проходящая боль, и вот уже волк скалит пасть на тех, кто вздумал ему перечить.

Клацнув зубами, зверь развернулся и бросился в лес. Он стремился к той, чей аромат отпечатался в легких. Как же хотелось лечь у ее ног, чувствовать, как ее пальцы зарываются в шерсть. Он согласен быть распластанной шкурой, лежащей на полу — лишь бы ощущать, как ее обнаженные ступни, лаская, касаются его содранной кожи. Но это мысли волка. Давид пытался вырваться из плена искушающих образов. Чтобы обрести контроль над

собственным сознанием, он начал обращаться будучи только на полпути к дому. Нужно успокоиться и все тщательно обдумать. От него зависят десятки жизней. Марина чудом осталась жива, и еще неизвестно, выживет ли. Эмма хоть и была той еще завистливой сплетницей, но она член его стаи. Что ждет остальных, если он не сможет найти убийцу? Ничего хорошего. А у него полнейший сдвиг на Анне. Это уже что-то ненормальное — столько думать о ней. Ладно. Секс с ней все решит. Он просто трахнет ее, потом заставит отсосать, и проблема решится сама собой.

Давид подошел к дому, прислушиваясь к мрачной, давящей тишине. Прочные стены излучали пустоту и одиночество. Давид мог на языке почувствовать горечь несбывшихся надежд и ожиданий. Он даже споткнулся от незнакомой дикой боли в груди. Будто из него вырвали несколько важных органов. Пугающее ощущение. А вдруг что-то случилось с Аней? Убийца добрался и до нее… Эта жуткая мысль заставила Давида бегом преодолеть оставшиеся метры и почти влететь в дом. Ему не нужно было вдыхать холодный воздух или прислушиваться, чтобы понять: ее нет. Кровью не пахло. Оглушенный стуком собственного сердца, Давид прыжками миновал лестницу и ворвался в спальню.

— Аня!

Он знал, что она не ответит, знал! Но все равно крикнул еще раз:

— Аня!

Черт! Черт! Черт! Давид потянул носом воздух, разделяя десятки запахов на составные части. Ничего чужеродного. В доме пахло им, Аней и почему-то бензином. Его терпкий неприятный дух проник сквозь незаметные глазу щели. Господи, да где же она?! Только бы ничего не случилось… Если ее похитили, должны были остаться следы. Хоть какие-то. Давид их найдет и, как бешеная гончая отправится следом. Он пытался сосредоточиться, отбросить все лишнее, чтобы остались только запахи. Но собственная паника накладывалась на страх волка. Зверь то жалобно скулил, сходя с ума от беспокойства, то грозно рычал, желая уничтожить тех, кто посмел отобрать ее у него. Он прикрыл глаза, вылавливая аромат спелого пьянящего винограда. Вот Аня вжимается в холодное стекло, их запахи смешиваются, на прозрачной поверхности до сих пор виден его кровавый отпечаток. Он уходит, она продолжает стоять, потом идет на веранду, наблюдает за ним и возвращается в спальню. Подходит к дивану, где он оставил ее папку, забыв спрятать… Давид нахмурился. Папки не было. На белом чехле сиротливо лежал один-единственный рисунок. Осторожно, словно боялся, что бумага рассыплется в пыль, Давид взял лист бумаги. Запах графита, полынной горечи и Анны. Почему-то он боялся. Боялся увидеть что-то, что раз и навсегда подпишет приговор: ее больше нет. Через силу, преодолевая напряжение в каждой мышце, он все же заставил себя посмотреть.

Что-то в его голове взорвалось. Давид слышал, как мозг заполняется кровью. Она шумела в ушах, застилала глаза. Тварь! Господи… Он хотел разорвать в клочки лист, но продолжал стоять и всматриваться в каждую деталь, как гребаный извращенец. Но ведь именно так она его и назвала? Волк внутри метался, раздирая изнутри кожу. Давид ощущал, как когти продирают плоть насквозь. Зверь хотел выбраться наружу, найти ее, наказать… Или утвердить свое право? Он сходит с ума. Точно. Она что-то сделала с ним. Давид уставился на рисунок. Против желания. Против воли. Он смотрел и смотрел, пока алая пелена перед глазами не начала превращаться в черную. Но даже после этого черно-белое изображение никуда не исчезло. Оно отпечаталось в мозгу раскаленным клеймом. И сохранится теперь там навечно. И даже если срезать клейменую плоть, то останется уродливый рубец, который всегда будет напоминать о том, что он видел. О его страхах. О том, в чем обвинил ее. А она отплатила ему. Посмеялась. Давид тяжело дышал, ненавидя себя за то, что наполняет легкие ее ароматом, все еще сохранившимся в воздухе. Виноград. Желание. Ее влага. Перед глазами начало проясняться. Но лишь для того, чтобы он снова увидел перед собой плотный лист шершавой бумаги. Его фантазия, навязчивая идея, преследующая с того момента, как увидел Анну, которую она обернула против него. Швырнула в лицо, вынув душу и разум. От того, что рисунок был черно-белым, он казался еще более ярким, болезненно насыщенным. До рези в глазах.