В начале жатвы
Шрифт:
Старая корова с седым подбрюдком отбивается от стада. Подойдя, она тычется мордой в бабушкин фартук. Бабушка осторожно смахивает хворостиной с боков коровы слепней, гладит подбрюдок.
— Ишь ты, продай! Нет, брат, не дождешься!
В хлеву, доя корову, бабушка Вера заводит с ней откровенный разговор:
— Стара ты стала, негодница. Подумать, годов-то сколько! Еще в войну молоко давала. Что теперь с тобой делать? Ну скажи, что?
Корова вяло жует жвачку, тяжело дышит.
— Борис заходил, — доверительно сообщает ей бабушка. — Все продать уговаривает, на мясо, по контрактации. И откуда у него прыть такая, ума не приложу. Во всем ведь слушались его, а тут не послушаемся. Продержим еще год, а там видно будет. Двести рублей! Другая теперь жизнь, да и ты, дай бог, еще не один год проходишь, если, конечно, присмотр будет. Ему, Борису, лишь бы сказать! Сказал, а мы с Никодимом, не сговариваясь: не продадим тебя. Хватит у нас пока сил присматривать за тобой. Вот так вот!..
Струится из-под бабушкиных рук в ведро молоко. Звенят в нагретой за день траве за хлевом кузнечики, словно похваляются перед бабушкой, как им там хорошо и уютно под звездами. С дальних лугов доносится едва уловимое пение ночных птиц. Пахнет навозом, скошенной травой, куриным пометом. Бабушка в последний раз перебирает вымя и устало разгибается.
На дворе уже совсем смерклось. Запирая ворота хлева, бабушка вдруг ощущает в себе непонятную, беспокоящую ее радость. Что-то очень важное, прочное, что, должно быть, никогда уже ее не покинет, вошло в ее жизнь. Какая-то старческая уверенность. Она, а не кто другой, хозяйка на своем дворе!.. Но что в том хорошего, если она сегодня поссорилась с сыном?
...Ночью бабушка долго не может заснуть. Уже и петухи умолкли в пристройке, а она все лежит с раскрытыми глазами. Ей вспоминается, как во время войны к ним в деревню ворвались гитлеровцы. Наспех связали они с Никодимом два узла, вскинули на плечи и побежали вместе с другими к ближнему болоту. Сзади стреляли фашисты, пули свистели над головой, а они все бежали. Лишь когда добрались до болота, бабушка набралась смелости оглянуться — да так и ахнула. Показалось, что все это ей мерещится: следом за ними бежала корова — их Галька. Единственная из всей деревни! Голову пригнула, мычит, отбрыкивается, а пули свистят...
— Галька! Галюшка! — вскрикнула слабо бабушка.
Не оглядываясь больше, она побежала, не чуя под собой ног, пока не упала где-то между кочками. Вдруг видит — и Галька ее лежит совсем рядом, жвачку жует...
Долго потом скитались по лесам. Вспоминается бабушке, как спасала она молоком больных детей, как отпаивала раненых. Кое-что перепадало и бабушке Вере с Никодимом. И после всего этого продавать Гальку?..
Борис появился после войны. Так уж заведено, что дети должны заботиться о родителях. Борис сразу же стал проявлять к ним особое внимание. Поначалу старики даже радовались. Потом все эти его бесконечные заботы стали надоедать, словно он выдавливал что-то из них обоих. С неделю назад зашел к ним со своими приятелями и, между прочим, посоветовал:
— Состарилась корова ваша, продать ее надо.
Они не обратили тогда внимания на его слова. Но через день сын снова пришел.
— Продавай, отец, корову. Попозже купим молодую.
— Ничего, на наш век и этой хватит, — тотчас отозвалась бабушка.
А он, что ни день, все больше наседал. Дошло до того, что стал уверять, будто жить корове осталось от силы один год. Будто они никогда не имели коровы и не знают...
Ночь на земле. Давно угомонились петухи. Из окна видно, как перемигиваются в небе звезды. Кузнечики все еще звенят под окном как заведенные, назойливее, чем с вечера. Бабушка Вера вспоминает соседских девочек, которые в последнее время зачастили к ней — книжку прочитать, стихи, последние новости из газет рассказать, — и понемногу успокаивается.
То же чувство радости, еще не совсем осознанной, которое она ощутила вечером во дворе, когда с ведром парного молока запирала хлев, снова подступает к ней.
«Ну и пусть! И хорошо, что поссорились, что не дали потачку. Такую корову продать!..»
В окно видно: на востоке занимается заря. Бабушка Вера с облегчением вздыхает. И правда хорошо, что вовремя поссорились. Отстояли свое все-таки. После сегодняшнего уже не будет приставать. Все идет хорошо. И живут они с Никодимом богато. Всего в достатке. И колхоз богатеет, и председатель не пьянствует. И рожь шумит за домом — густая, высокая, с тучным колосом. И деревня приубралась садами, и в Днепре с каждым годом рыбы все больше. А на праздники далее артисты приезжают.
И понемногу утихает боль, причиненная сыном. «Ничего, теперь приставать не будет!» — думает бабушка.
Радость победительницы ощущает в себе бабушка Вера. Словно видит перед собой что-то новое, светлое.
Мечтатель
Не каждый рыбак всерьез относится к своему занятию. Даже среди самых, казалось бы, заядлых немало встретишь таких, для кого рыбацкое счастье дело второстепенное, а главное — полюбоваться природой, отдохнуть.
Влас Выдренков как раз из этой породы. Молодой парень, ему бы поддаться азарту, побегать по вирам в поисках удачи, так нет — ляжет на берегу в траве и либо спит, либо читает. Потом поднимется, прикинет, высоко ли солнце, зевнет, смотает удочки — и домой, обедать. После обеда — снова спать, на сеновал. Так у него заведено в воскресные дни. Ходит Влас медленно, делает все спокойно, без спешки; лицо у него круглое, подпухшее и хотя и загорелое, но по загару этому едва ли можно судить о бодрости и задоре. Голубые глаза излучают доброжелательность, приветливость, сочувствие.
В последние дни вода в реке начала спадать. Стали возникать островки, длинные песчаные косы, а на том месте, где прошлым летом все время удил Влас, вдруг показалась из воды огромная дубовая колода. Так вот, значит, за что цеплялись у него крючки!
Рыба держалась теперь у самого берега, где поглубже. На перекатах сом, выходя на жировку, стал показывать рыбакам чуть не всю спину, пескари целыми стаями так и сновали по песку — рыбу, как видно, тоже одолевала жара. По всему чувствовалось, что близка середина лета.
Влас выбрался поудить с ночевкой, и вот он сидит в густой траве у небольшого костерика, жарит на прутике сало, ест с хлебом, а вокруг течет, звенит многоголосая песня Приднепровья. Эта песня невольно вызывает настроение блаженного покоя. Перекусив, Влас ложится возле огня и впадает в задумчивость. Ему очень хочется, чтобы вдруг здесь, рядом с ним, очутилась Аня да посмотрела, как он лежит в траве, возле костра, под задумчивым мерцанием звезд. Этому, разумеется, никогда не бывать. Никогда такого не случится. Влас любит Аню давно, любит по-настоящему и именно поэтому стесняется ее и не может высказать всего, что у него на душе. Ему кажется, что Аня не такая, как все, что это какая-то особенная девушка, что он не достоин ее, такой непохожей на других. С другими он может говорить сколько хочет и о чем хочет, а вот перед Аней всегда отступает, робеет, даже нарочито избегает встреч с нею. Мечтать и думать о ней в одиночестве куда приятнее. Он внимательно следит, как с каждым днем все сильнее разгорается в нем любовь. Аня становится все более недоступной, а сам он кажется себе жалким и обиженным. Обиженным, как никто. Девушка как будто вовсе не замечает его: когда он здоровается — либо совсем не ответит, либо ответит неохотно, как бы невзначай, и лицо у нее всегда такое, словно она что-то потеряла, беспокоится и ищет. Сидит, глядит да вдруг и опустит глаза к земле: а может, там где-нибудь валяется эта потерянная вещица? Влас вздыхает тайком, когда видит ее такой.