В обличье вепря
Шрифт:
Вечерело; солнце начало неспешный спуск за зубчатую кромку далекого — на западе — хребта. Скоро воздух станет прохладнее, и земля начнет возвращать ему накопленный за день жар. Последняя часть подъема оказалась еще круче прежнего: по едва ли не отвесной стенке из сухой глины и непрочно вправленных в нее камней Аталанта карабкалась на четвереньках, Мелеагр же попросту вгонял поглубже комель своего копья и силой выходил вверх. Задохнувшись от усилия, натрудив руки и ноги, они взобрались наконец на гребень, почувствовали, как дохнул сверху и с севера сухой прохладный ветерок, и повернулись, чтобы окинуть взглядом расстилавшийся перед ними пейзаж.
Повсюду вокруг — сколько хватало глаз — горы тянули вершины к небу. Шеренга за шеренгой они набегали одна на другую, с севера — одна другой выше, с востока — выплывая из мутнеющей дали. Там, где они встречались, царил жестокий хаос, как будто ударились друг в друга две реки расплавленного камня и взвились в холодный воздух так высоко, что застыли, отлившись в пики, утесы и нависающие над пропастями скалы [119] . Казалось, что в красных отсветах заката горы вибрируют. Ручьи и реки пробивали между ними путь — огненная проволока, прожегшая в камне глубокие щели. Гладкие каменные плоскости взмывали вверх, образуя острые, как лезвия, хребты, и вертикально обрывались в темные ущелья. Шрамы белого, не битого погодой камня светились там, где скалы откололись от горы и рухнули на нижнюю часть склона, усеяв ее ломаными редутами из битого камня.
119
Ср. с развернутым эпитетом из четвертой песни «Илиады»: «Словно когда две реки наводненные, с гор низвергаясь, / Обе в долину единую бурные воды сливают, / Обе из шумных истоков бросаясь в пучинную пропасть; / Шум их далеко пастырь с утеса нагорного слышит, — / Так от сразившихся воинств и гром разлиялся и ужас» (Ил IV 452–456).
Это и был мир вепря. Аталанта оглядела его и втянула ноздрями его холодный воздух. Она подумала о мягких скатах Аракинфа и о лесах, которыми порос его северный бок. Вепрь привел их из того мира в этот, отбраковывая героев, пока не остались только Мелеагр и она. И Меланион. Где его место в раскинувшемся перед ней отчаянно диком пейзаже?
Она оглянулась назад и вниз. Юноша шел по склону наискосок, вымерив повышающуюся диагональ так, чтобы она привела его к более высокой точке на боковом хребте. Она поняла, что у него на уме. Олени, которых она выслеживала на склонах Киллены и Скиафа, увидев ее, срывались с места, и она бежала следом, и вероятность потерять их из виду приблизительно была равна вероятности удержать их в поле зрения, пока они не остановятся, чтобы опять сорваться с места, как только между деревьями покажется ее бегущая по следу фигура. Она гоняла их вверх и вниз по лесистым склонам, покуда наконец они не останавливались и не начинали оглядываться вокруг, с жутким загнанным выражением в глазах. И тогда она поступала также, как сейчас Меланион: делала широкий фланговый маневр, чтобы обойти свою добычу, а та, измотанная и привыкшая к присутствию охотника, стояла и смотрела, как захлопывается западня — даже если идти не скрываясь, в прямом поле видения.
Значит, Меланион выкруживает ее, терпеливый, внимательный, — точно так же, как внизу, на озере. Но зверь, на которого уже охотились таким образом и не взяли, больше никогда не попадется на эту уловку, и охотиться на него — значит пуститься в бесконечную погоню. Тропа добычи становится тропой охотника, ее ложе — его ложем. Жертва, скованная с хищником невидимой цепью гона, влечет его вперед и вперед, словно бычка к алтарю. Но конца у этой погони нет и быть не может, потому что — где здесь алтарь? Где жрец с сияющим лезвием?
Она смотрела, как юноша медленно идет по склону, пока он не скрылся за бугром.
Потом Мелеагр, Аура и она сама начали спускаться в первое из ущелий. Когда, уже на самом дне, она подняла голову, то увидела, что неотвязный их преследователь спускается следом. Сбившись с Мелеагром и Аурой в единый озябший комок, чтобы продрожать до утра в первую здешнюю ночь, она знала, что и он сейчас дрожит от того же самого холода, слышит грохот того же пенного потока, который слышит она, и проснется все в тех же ледяных предутренних сумерках. Где бы ни случалось им пройти, первым живым существом, которое ступало по их следам, был Меланион.
Ей приходила мысль залечь и устроить на него засаду; она знала, что легко с ним справится, и подозревала, что он и вовсе не станет оказывать ей сопротивления. Впрочем, чувство уважения в ней он тоже вызывал, ибо последующие несколько дней оказались куда более трудными, чем она могла себе представить, когда в первый раз окинула взглядом эту каменную пустыню.
Они двигались по дну расщелин настолько узких, что солнце, казалось, никогда еще не касалось здешних глубин; а в воздухе висела отчаянно холодная водяная пыль, которая пропитывала их до костей. Аура прыгала с камня на камень, выискивая отзвуки кабаньего духа. Иногда она замечала, как Мелеагр смотрит вверх, на обрамленную отвесными стенами провала полоску ярко-синего неба, и ей начинало казаться, что она улавливает в выражении его лица тихое сожаление о той недостижимой, растопленной солнцем вселенной, право на которую они потеряли. Если бы вепрь вообще не оставил за собой ни запаха, ни следа, это все равно ничего бы уже не изменило. Все возможные для них дороги съежились до одной-единственной. Их била дрожь в этом мире, состоящем из тени, камня и холода. Они спали, пробуждались и шли дальше.
Меланион всегда был рядом. Там, где ручей слишком глубоко вгрызался в дно ущелья, оставив над собой гигантский каменный наплыв, след исчезал. Они цеплялись за нависающую над руслом скалу, на ощупь отыскивая выемки, за которые можно уцепиться пальцами рук или ног, а Аура висела у Мелеагра за спиной. Аталанта прижималась щекой к ледяному камню, и крохотная жилка слюды отблескивала прямо ей в глаз. Они добрались до невысокого скального выступа, она обернулась и с этой наблюдательной точки увидела, как юноша прилепился к скале в той же самой позе, что и она недавно, и чувствует щекой тот же самый холод, и та же самая блестящая тонкая нить прямо сейчас царапнула ему глаз и заставила развернуть зрачок к голой поверхности камня. След был той цепью, что сковала их вместе. Когда она вскарабкалась наверх и оглянулась, он был там, внизу, впечатанный все в ту же стенку, царапал живот о тот же острый выступ. Она осмотрела синяки и ссадины, которыми тело ее было покрыто сплошь, и ей вдруг подумалось, что и его тело может выглядеть точно так же, с этим двойным отчетом о проделанном пути и понесенном ущербе: по его живой плоти и по ее собственной.
Холод въелся ей в кости. Уже не раз и не два ей хотелось отобрать у Мелеагра кожаный доспех, который тот по-прежнему нес в шлеме — без всякой видимой цели. Если бы ей всерьез этого захотелось, он бы наверняка уступил. Они ложились спать, когда переставали различать, куда идти или карабкаться дальше, и вставали, чтобы продолжить этот марш-бросок, который уводил их все дальше в горы. Высоко у них над головами отблескивало солнце — там, где горные ручейки срывались с отвесных каменных стен и роняли серебряные пряди воды, соскальзывая с навесов и выступов, с грохотом падая в быстро бегущий по дну поток. Утесы переливались талыми водами, которые замерзали по ночам и разворачивали хрусткие морозные ковры в тех местах, где ручей — не слишком часто — делал поворот. Они, все трое, скользили по тонкому черному льду. Потом, через интервал, который точно соответствовал расстоянию между ней самой и ее тенью, каждым ее движением и повторным исполнением движения, Меланион ступал на ту же неверную гладкую поверхность и снова оказывался сзади.
Он — плоть от плоти этих мест, думала она, холодный и упрямый. Камушек срывался у нее из-под ноги, и холодный воздух обжигал ей ноздри, совсем как у него. Она сбила ноги, совсем как он. Все, что она ощущала, видела, трогала, он тоже ощущал, чувствовал, трогал. Расщелина становилась все уже.
Мелеагр больше не смотрел на небо. Аура больше не ворчала, отследив запах зверя. Ее хозяйка ловила себя на мысли о юноше, который шел за ней по пятам, прежде чем он успевал поймать себя на этой мысли. Их будущие судьбы сплелись воедино. И наконец, вепрь. Она и представить себе не могла, что еще способна удивляться.
И все-таки, когда расщелина стеснилась до того, что ширина ее свелась к расстоянию между расставленными в стороны руками, когда пенистая вода на дне, которая прежде умудрялась промочить их с головы до пят, съежилась до неприметного ручейка, бегущего по руслу шириной едва ли в пядь ее руки, а само русло окончательно утратило уверенную целеустремленность и принялось изворачиваться, петлять и плутать, так что и отследить-то его теперь можно было разве что шагов на десять вперед, да и те давались теперь куда труднее, чем прежде, ибо тяготило ожидание тупика и неизбежности окончательного поражения, вот тогда-то они и свернули за последний выступ, и один-единственный шаг вывел их из узких стен расщелины в место, которое — и они сразу это поняли — и было местом их назначения.