В обличье вепря
Шрифт:
За деревянными бараками стояли домики, с которых, видимо, когда-то и начинался этот лагерь: длинные приземистые постройки из оштукатуренного камня, крытые глиняной черепицей. На выбеленных стенах ближайшего из них видны были крошечные зарешеченные окна. Камеры, сообразил Сол.
Он сел в углу и принялся тереть занемевшие щиколотки. Веревки, которыми были связаны его распухшие руки и ноги, перерезали. И способность чувствовать постепенно к ним возвращалась. Снаружи было уже почти совсем темно, но сквозь зарешеченное отверстие в стене высоко у него над головой еще просачивался квадратик сумеречного света. Тяжелая дверь пробита смотровым глазком, затворенным снаружи. За ней — центральный коридор, который делил здание на две части. Когда его сюда привели, охранник, сидевший у двери камеры, расположенной ровно посередине коридора, вскочил, замахал на них руками и показал на дверь, находившуюся через две камеры от той, перед которой он
Он услышал, как завелись было и тут же остановились грузовики, потом какие-то крики, но довольно далеко. Скрежещущий звук о каменный пол и, чуть погодя, звуки шагов мимо двери: старуха и ее эскорт. Они прошли мимо его камеры, и звуки замерли. Хлопнула дверь, опять какой-то шум в коридоре. Фиелла наверняка в той самой камере, возле которой сидит охранник, меньше чем в десяти метрах отсюда. Интересно, подумал Сол, почему его поместили отдельно от прочих?
Он притулился к стенке и провалился в беспокойный сон. Ему приснилось, что он бежит и бег невыносимо мучителен, но остановиться он не может. Перед ним была длинная пыльная дорога, и вела она в горы. Он бежал по ущельям настолько узким, что мог бы, наверное, взобраться наверх, упираясь ногами в их стены. Потом была деревня, уже объятая пламенем. А за ней — расселина в скале. Было дерево, на котором повесили человека, мужчину, или не повесили, а только подвесили, но как — ему видно не было. И была кровь. С этим человеком сделали что-то ужасное. Он живой или мертвый? Восковые лица тех, кто уже давно висел на этом дереве, уставились прямо на него, и он побежал дальше. Вот роща. Ему нужно пробраться через подлесок. Сквозь кусты он продирался словно бы целую вечность. Она была где-то здесь, рядом, она склонилась над мужчиной, кровь которого ключом била у нее между пальцами. Голубоглазый партизан кивал и звал его к себе, совсем молодой. Он зашел не туда. Партизан быстрым движением поднял винтовку. Времени оставалось совсем чуть-чуть. К ним уже бежали солдаты: несли своего раненого товарища и еще размахивали им так, словно рана в пах была каким-то особенным оружием. С глухим звуком ударялись в землю снаряды, и грузовики ревели, как стреноженные животные, напуганные этим грохотом. А где Фиелла? Все застыли в ожидании. По небу пронесся последний снаряд, и звук его становился все пронзительнее и пронзительнее, он завывал куда громче, чем тот раненый, вытягивая звук во всю невообразимую длину своей траектории. И только одна фигурка по-прежнему стояла, выпрямившись во весь рост, дальше по склону, над хижиной. Ложись, крикнул он сам себе, закрывая голову руками, сворачиваясь в клубок, чтобы уйти от этого звука. И через руки — пробурить себе головой вход в пещеру.
Завывала сирена. Разрывы снарядов оказались настоящими взрывами где-то снаружи. Он слышал, как на некотором удалении от тюремного блока кричат люди. Вспышка света на долю секунды озарила камеру неживым серым светом. И, секундой позже, глухой удар. Он проснулся с ощущением, что сражение идет полным ходом. Забормотал, заикаясь на одном и том же слоге, пулемет. Вдалеке трескотня винтовочных выстрелов. Потом, уже ближе, завелся автомобильный мотор. Гораздо ближе, подумал он. Мотор ревел громче, потом чуть тише и снова громче. Грузовик. Но фары не включает. Что-то — или кто-то — начало скрести по крыше тюремного блока. Он навострил было уши, но рев автомобильного мотора заглушил этот звук. Снаружи раздался крик, потом еще раз, и следом пришел отзыв. Ее голос. Бешеная скороговорка. Потом заскрежетала передача, и грузовик взревел, дав полный газ. И тут вдруг Сол понял, что сейчас произойдет. Он бросился на пол, через всю камеру, и покатился в угол. Грузовик несся в его сторону на полной скорости, неся за собой звуки битвы. И в следующее мгновение мир рухнул ему прямо на голову.
Несколько секунд подряд не было видно вообще ничего, кроме облаков пыли. Он кашлял, из глаз текли слезы. Грохот врезавшегося в стену грузовика по-прежнему стоял у него в ушах. Машина, придавленная рухнувшей крышей, зарылась носом в груду битого камня. Рядом с ним лежал кусок стены, по размерам больше, чем он сам. Пол был усыпан битой черепицей. Грузовик явно пытались вывести обратно задним ходом, но мотор, который только что ревел как оглашенный, теперь только скулил, да и то еле-еле. Он ощупал ноги, схватившись за них обеими руками, потом попытался двинуться вперед. Ему показалось, что, пока его руки и ноги пришли в движение, прошла вечность.
То, что представлялось ему кромешной тьмой, оказалось клубящимся облаком пыли — при свете очередной вспышки с дальнего конца лагеря. Водитель выключил мотор грузовика. Справа он заметил какое-то движение. Слух его различил звук еще одного мотора, а с противоположной стороны что-то двигалось: бежали люди, группой, человек пять или шесть. Звук двигателя стал громче, и из темноты показался фургон, точно такой же, в который сегодня днем забросили раненого партизана: фургон подпрыгивал на кочках, и створки задней двери ходили ходуном. Перестрелка стала спорадической: стреляли как будто больше для порядка. Автомобиль резко свернул в сторону и остановился. К нему бежали человеческие фигурки, пятеро мужчин с оружием. Одна женщина. Сол рванулся вперед, не обращая внимания на боль, которая огнем жгла ему ноги, хрипя от усилия. Люди с оружием забирались в фургон, сзади. Он прикинул расстояние и понял, что вовремя ему до них никак не успеть.
— Подождите!
Один из мужчин тут же нацелил ствол на источник звука. Голова Фиеллы медленно повернулась. Ее глаза его отыскали, ее рука ударила по стволу винтовки. Завелся мотор. Он набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть еще раз, но не издал ни звука. Фиелла поднесла к губам палец: молчи, — и жест этот показался ему настолько неожиданным и неправдоподобным, что он сделал так, как она хотела.
Он пришел в себя, когда колеса фургона взрыли сухую землю. Ее лицо растворилось во тьме, и автомобиль увез ее прочь. Она и те, кто вернул ей свободу, уехали. Он кричал ей вслед. Он все еще кричал, когда услышал звук множества бегущих человеческих ног. Щелкнул затвор. Он обернулся и поднял руки. Капитан отдал своим людям приказ остановиться.
— Валахский пастух, который говорит по-немецки, — задумчиво проговорил он.
Офицер окинул взглядом грузовик, наполовину погребенный под рухнувшей стеной, потом перевел взгляд обратно на Сола.
— Допросим тебя утром. Когда приедет полковник Эберхардт.
Не напряжение — страх. Страх тоже устает. Но чье это?
Потому что когда минул первый час, тому страху, который вцепился было в него, когда, сразу после рассвета, они за ним пришли, нечем стало поддерживать свои силы. Под ним открылся колодец жуткой и безнадежной скуки. И теперь он плавал в этом колодце. Его бросило в пот, когда он услышал их шаги по выложенному плиткой полу коридора, быстрые и целеустремленные. Скрежет ключа в скважине и тяжелый отклик двери, громыхнувшей о стену камеры. Они подбежали к нему, налетели как коршуны.
Ему завернули руки за спину и повели по коридору, в противоположную от входа сторону. Пол был усыпан обломками черепицы, и они хрустели под сапогами охранников. Запах мочи стал сильнее. Мочи, влажной штукатурки и застоявшегося табачного дыма. Они выставили на середину комнаты стул и примотали к стулу его запястья и щиколотки.
Он сидел лицом к стене, которая была выкрашена сначала в желтый цвет, потом в серый, потом — в тускло-красный, а поверх всего этого еще и побелена. Стена была покрыта волдырями: разноцветная слоистая шкура отходила клочьями. В спину ему впилась щепка, и он пошевелился, чтобы ее убрать. Стул был тяжелый, сделанный из цельных брусьев и неоструганных досок — так, чтобы он ни в коем случае не опрокинулся, как бы рьяно ни дергался привязанный к нему человек. Прямо перед ним стоял стол, который он уже видел раньше, простой деревянный стол. За ним — два стула, обитых по канту металлом.
Капля пота сползла по тыльной стороне его левой ноги. Дышал он глубоко и медленно.
Паника, которая охватила его, когда он в первый раз увидел эту комнату, никуда не делась — даже тогда, когда из комнаты вышли все, кроме одного охранника. Они быстрым шагом ушли по коридору, а с ним остался только один, который сидел у него за спиной, так что видно его не было. Сол слышал, как время от времени под охранником скрипит стул. Паника только опустилась поглубже и разошлась по углам. На полу были пятна, которые не смогла оттереть та старуха с тряпкой. Страх был тут как тут, но страх бессобытийный, бессмысленная трата нервов. Ни одна из его мыслей не имела продолжения. Он, Соломон Мемель, был сам по себе — безвыходный тупик.
На столе что-то лежало. Инструмент? Непонятно. Завернуто в мешковину. Серая мешковина, которую он узнал, и партизан ее узнал тоже. Они его увели и убили. Но Сол так и не успел заметить, что там было, в этом свертке.
Охранник пошевелился, заскрипел стул. Время в этой комнате измерялось относительной яркостью света, проходящего через зарешеченное окно: на улице разгорался день. С улицы раз или два доносились голоса, но голоса были греческие, и смысла сказанного он не понимал. Где-то далеко приезжали и уезжали автомобили. На солнышке сейчас, наверное, уже довольно жарко, и озеро так и манит нетронутой гладью чистой прохладной воды. Он погрузился в сонную апатию, вялый отказ от той личности, которой через несколько минут или часов предстоит встретиться с полковником Эберхардтом и с тем, что полковник Эберхардт означает. Охранник позади него встал. Сол почувствовал, как по коже побежали мурашки. Охранник потянулся и сел на место. Желудок у Сола сократился и снова расслабился. Он снова перевел взгляд с потолка на стол, где лежал завернутый в мешковину предмет, в понимании смысла которого Солу было до сих пор отказано.