В обличье вепря
Шрифт:
Прелюдией будет звук открывшейся двери в дальней части коридора, потом приближающиеся шаги, уверенные и четкие. Человек идет делать свою работу. Какие бы случайные разговоры здесь сейчас ни велись, с прибытием Эберхардта они закончатся: хвост от анекдота, вежливый смех, обычные звуки. Они поговорят между делом об ущербе, причиненном зданию. Эти голоса утвердят его в иллюзии, что некая царящая в мире нормальность может по-прежнему включать в себя и его тоже, что он подпадает под ее юрисдикцию. Но затем, в какой-то конкретной точке коридора, все эти звуки смолкнут.
Звук открывшейся наружной двери прокатился по коридору и ударил ему в
Вошли трое: капитан, грек и еще один, должно быть, Эберхардт. Капитан снял фуражку, потом китель. На греке военной формы не было, только зеленая повязка. Эберхардта ему было почти совсем не видно. Последние двое держались по большей части вне поля его зрения. В комнате было тихо. Капитан наклонился вперед, положив руки на стол по обе стороны от завернутого в мешковину предмета. Он посмотрел поверх головы Сола на тех двоих, что были у него за спиной, потом немного опустил глаза.
Он сказал:
— Имя и звание.
Значит, первый ответ Сола его не удовлетворил. Его последующие ответы, как выяснилось по ходу дела, также были неудовлетворительными, пожалуй, даже провокативными, при том, что повторял он их по три-четыре раза кряду, и каждый раз все быстрее. Вопросы и его собственные неудовлетворительные ответы раз за разом замыкали их обоих в порочный круг: невозможно было двигаться дальше, пока он не удовлетворил потребности капитана в том или ином фрагменте необходимой информации. Все эти фрагменты были — строительный материал, из которого прямо у него на глазах возводилась некая конструкция, тщательно продуманный нарратив, которого он сам ни ухватить в полном объеме, ни понять не мог. Но даже способы выхода из бесконечных повторов тоже были частью этой истории. Капитану было нужно что-то более интересное, чем истина, более убедительное и достоверное. Более значимое.
— Вы либо дезертир, либо предатель. Либо и то и другое, — снова начал капитан.
Его ответы на такого рода утверждения также оказывались неудовлетворительными — либо непоследовательными, либо неубедительными. Ту изумительную историю, которую пытался создать капитан, нельзя было построить из материала настолько дешевого и некачественного, какой давал Сол.
— Геракс оставил вас в живых по какой-то конкретной причине.
Да, конечно. Но почему? Почему так вышло?
В углу за его спиной была раковина. Он ее не видел, но слышал, как льется вода. Капитан мыл руки.
— Вы думали, она возьмет вас с собой? Да она бы вам горло перерезала в долю секунды. Может, спросим об этом ее приятеля? Он у нас, вам же это известно. Или, может быть, лучше показать вам кое-что. Речь ведь идет не только о вашем горле… — Он вынул грубо сделанный нож с коротким кривым лезвием.
В какой-то момент за дело взялся грек, хотя вопросы по-прежнему задавал капитан — или делал умозаключения, с которыми Сол должен был соглашаться.
— Давайте еще раз. Сколько? Как долго? Вопросы-то проще некуда. Нет, мы ничего не хотим слышать о состоянии ваших ног. Просто — сколько и как долго?
Потом он опять кивал греку.
— И еще раз.
Потом — перерыв, во время которого они менялись местами, а грек немного успокаивался. Слова постепенно становились какими-то спутанными, начинали повторяться, но с маленькими вариациями и подменами. Он постепенно переставал понимать, когда именно ему следует говорить, а когда слушать. Его ответы тоже становились спутанными; они противоречили друг другу, на что ему тут же и было указано. Капитан явно был разочарован. Его величественная конструкция рухнула, не успев как следует подняться. Фундамент у нее оказался гнилой. Материал, который поставлял ему Сол, был никуда не годным. Он говорил: «Нет», или: «Ничего», или: «Я не знаю», или: «Ни то ни другое». И все это ровным счетом никуда не годилось.
Капитан все кивал и кивал.
Он сказал:
— Я не немец. Я румын.
Он сказал:
— Я не солдат и не преступник.
Капитал кивнул в последний раз.
Он сказал:
— Я еврей.
— Взгляните на него.
Сол медленно повернул голову влево, в сторону, противоположную той, откуда раздался голос Эберхардта. Грек стоял, прислонившись к стене, весь в поту от проделанной работы. Он покосился на офицера и снова вернулся в состояние бесстрастной отрешенности. До Сола вдруг дошло, что его только что облили холодной водой, с головы до ног. Чтобы привести в чувство? Руки и ноги у него были отвязаны.
— Обратите внимание на черты его лица, на нос, на лоб, на то, как поставлены у него глаза. Не беспокойтесь, он не понимает ни слова из того, что мы говорим. А даже если бы и понимал, обиды бы все равно не почувствовал. Воспринимайте его как домашнее животное.
Эберхардт перевернул один из стоявших за столом стульев и сел на него верхом. Капитан вешал китель именно на этот стул, вспомнил Сол. А потом убрал его, когда грек принялся за работу.
— «Рать из племен этолийских Фоас предводил Андремонид, рать из мужей, обитавших в Олене, Пилене, Плевроне, и в Калидоне камнистом, и в граде Халкиде приморской», — процитировал Эберхардт. И кивнул в сторону стоящего у стены человека, — Посмотрите на гомеровских бойцов сейчас. Во что они превратились? Да нет, на вопросы отвечать нет никакой необходимости. Вопросы — это по части капитана Мюллера.
Сол шевельнул губами, как будто пытался ему ответить. Очень важно отвечать вовремя, даже если не можешь дать никакого определенного ответа. Он расслабил мышцы лица, но тут же из рассеченной губы обильно пошла кровь. Эберхардт опустил локти на стол и принялся изучать лежащий на нем сверток. Потеребил пальцами обтрепанный край мешковины. Потом посмотрел Солу в лицо.
— Вы можете остаться в живых, — сказал он, — Вы, Соломон Мемель, Вечный жид из… как вы сказали, называется этот город?
Сол старательно вылепил слоги губами. Ясность — тоже вещь крайне важная. Эберхардт кивнул.
— Поскольку вы еврей, вам, по-хорошему, прямая дорога к вашим собратьям, в Салоники, хотя теперь там, почитай, уже и не осталось почти никого. То есть тяжкая дорога на север. Я бы даже сказал, куда более тяжкая, чем ваше путешествие на юг. Капитан Мюллер был совершенно прав, когда утверждал, что ваше положение может существенно ухудшиться. Но оно может и улучшиться, господин Мемель.
Должно быть, он снова потерял сознание. Его испугало расплывчатое пятно боли, когда он очнулся. Отвечай, сказал он себе, отвечай немедленно. Но вопросов никто не задавал. Эберхардт говорил тихо, как будто сам с собой.