В обличье вепря
Шрифт:
Судя по всему, армейские умудрились провести автоколонну по сухому речному руслу и перебросили таким образом силы на расстояние прямой атаки на деревню. Солдаты-греки перекрикивались между собой. Теперь они смеялись и курили. Но с людьми Карискакиса, которые шли впереди колонны, не смешивались. Немецких офицеров нигде видно не было.
У излучины речного русла, на вымытой когда-то течением широкой каменной россыпи, стояли полукругом пять серых армейских грузовиков и еще два автомобиля, поменьше. Солдаты, оставшиеся в охранении, кивали своим вернувшимся с задания товарищам, тут же заразившись от них опасливой оглядкой на поднимающиеся по обе стороны долины горы, на зубчатые каменные хребты. Сола затолкнули в кузов; двое солдат, которые сидели внутри
Они ждали. Остальные грузовики начали разворачиваться. Под колесами у них хрустела речная галька. Потом началась какая-то суета, и оба охранника принялись что-то кричать. На ноги ему сзади бросили что-то тяжелое. Он выгнулся, повернул голову и встретился взглядом с Фиеллой. Рассеченная губа, один глаз практически полностью заплыл кровоподтеком. Кто-то успел застегнуть на ней куртку. Руки связаны за спиной. Она тяжело дышала. Потом снаружи послышались голоса, которые говорили по-немецки.
— Да нет же, идиот. Вытащи ее отсюда!
Последовали какие-то переговоры с охранниками, по-гречески, и единственное слово, которое он сумел разобрать, было имя, и прозвучало оно несколько раз: Эберхардт. Днище отозвалось глухим плотным звуком, когда в кузов запрыгнули еще два солдата. Женщину подняли и выволокли наружу. Там, за бортом, явно о чем-то спорили. В машину забралось еще около дюжины солдат, они сбили заключенных поплотнее и устроились в хвостовой части кузова. Завелся двигатель. Грузовик дернулся вперед, потом назад. Колонна тронулась с места.
Речное русло кидало их в кузове от борта к борту, пока грузовик пробирался вперед вдоль его извилистой траектории, переваливая через булыжники, оставленные здесь давно исчезнувшей рекой. Солдаты молчали, поглядывая на стоящие вокруг горы. Потом сухое русло сменилось проселочной дорогой, и колонна неспешно поползла дальше. Дважды их заставляли выходить — когда на дороге встречались подъемы, слишком крутые, чтобы грузовики смогли заползти на них с полным кузовом. В сумерках колонна остановилась. Сол и другие пленники провели бессонную ночь.
Как только начало светать, конвой снова тронулся в путь. Участок дорога здесь, похоже, был совсем разбитый, и при каждой остановке охранники клали пальцы на спусковые крючки, забывали про свисающие из уголков рта цигарки и начинали пристально вглядываться в верхнюю часть горных склонов. Постепенно дорога становилась лучше. Старухи ни на секунду не выпускали из рук детей, причем до Сола медленно, но верно начало доходить, что опасения их вызваны даже не столько той судьбой, которая ожидает их в конце, сколько самим фактом езды на машине. Никто из них не издал ни звука. В противоположность пленным, по мере того как горы становились холмами, а затем колонна и вовсе пошла по длинной прямой дороге, солдаты делались все более и более разговорчивыми. Они ехали сквозь густые клубы пыли, поднятой передними машинами. Сол лежал на полу лицом вниз, теперь у него занемели не только ноги, но и руки.
Очнулся он от того, что закашлялся и что остановился грузовик. Солдаты снова перекрикивались между собой, на сей раз куда более уверенными голосами. Его потащили назад, за ноги, и опустили на землю. Старухи ломко вставали с насиженных мест, и дети тянули их за руки. Солдаты размахивали винтовками.
Они были в лагере для военнопленных, на площади, окруженной с трех сторон деревянными бараками и огражденной забором из колючей проволоки. Посреди обширного пустого пространства стоял флагшток без флага, и сразу за ним — два маленьких броневичка, припаркованные возле невысокого, обложенного мешками с песком строения. Из крыши здания торчала радиомачта, от угла к ближайшему телеграфному столбу тянулись провода. Вдоль стены стояли два фургона без опознавательных знаков. Мотор ближайшего
Четвертая сторона лагеря выходила к озеру, противоположного берега которого в меркнущем вечернем свете почти не было видно. Камышовые заросли были сведены, чтобы обеспечить сектор обстрела, а может быть, просто ради того, чтобы красивый вид стал еще привлекательнее. Над поверхностью воды торчала зеленая щетина из срезанных стеблей. К противоположному берегу почти вплотную подходила гряда невысоких холмов и у самой воды резко сворачивала в сторону. Между кромкой озера и нижними склонами холмов виднелись крыши и невысокие колоколенки маленького греческого города.
Он сидел на пыльной земле. Деревенские, и стар и млад, сбились в кучку возле того грузовика, который их сюда привез. Из другой машины выгрузили три свертка, по размерам и по форме похожие на человеческие тела, — больше в кузове ничего не было. Одна из старух перевязывала платок. Было такое впечатление, что пальцы ее никак не могут справиться с узлом. И тут Сол понял, что они все смотрят на другую сторону площади.
Мимо фасада пункта связи в сторону фургонов шла целая процессия. Открывали ее двое солдат, которые под руки вели человека с завязанными глазами. Сзади них шел еще один солдат, который толкал пленного в спину дулом винтовки, когда тот слишком явно отклонялся вправо или влево. Одна рука у партизана была примотана к спине; другая висела впереди на перевязи, плечо потемнело от крови, кровь пропитала и всю полу куртки с этой стороны. Сол узнал того самого партизана, который хотел его застрелить. Затем шли еще два солдата, между которыми, также с завязанными глазами и с руками, заломленными за спину, шла Фиелла.
Сол обратил внимание, что эти солдаты были не греки, а немцы. Двое шли по бокам от нее, закинув винтовки за плечи и держа ее под руки, потому что она через каждые несколько шагов вздрагивала и шарахалась из стороны в сторону и, судя по всему, была не в себе. Они тащили ее вперед силой. Замыкали процессию два офицера.
Водитель фургона выпрыгнул из кабины и пошел открывать задние двери. Когда раненого стали заталкивать внутрь, он резко вскрикнул от боли. Фиелла развернулась вокруг своей оси, и воздух прорезал ответный крик. Она вырвалась из рук солдат и принялась молотить ногами по своим невидимым врагам. Солдаты испуганно отскочили в сторону, но потом, поняв ее полную беспомощность, один ловко поставил ей подножку, и она тяжело рухнула на землю. Она встала, только для того, чтобы снова получить подножку. Другие солдаты начали над ней смеяться. Капитан тут же рявкнул на них, и двое конвоиров нагнулись, чтобы поднять ее на ноги. Двери фургона с грохотом захлопнулись. Машина развернулась. Должно быть, она поняла, что раненого увозят, и принялась выкрикивать оскорбления в адрес людей, которых не видела. Солдаты уволокли ее прочь — сначала вдоль стены здания, а потом за угол. Оба офицера стояли и смотрели на них, а потом пошли обратно ко входу в пункт связи и скрылись внутри.
Греческие солдаты жадно пили воду из фляжек и громко разговаривали между собой. Его товарищи по несчастью стояли неподвижно и с пустыми лицами, даже самые маленькие из детей — как будто всего, что они видели вокруг, попросту не существовало. Как будто ничего не случилось. Ни немцы, ни их пленница больше не появлялись. Потом греческий офицер прикрикнул на своих подчиненных, и они не спеша начали собираться возле грузовиков, человек шесть или семь, вертя в руках винтовки. Старухи и дети отправились под их присмотром к ближайшему бараку. Сол попытался встать, но тут же почувствовал резкий тычок в поясницу и упал лицом вперед на землю. Когда он попытался развернуться, его ударили еще раз, теперь в живот. Над ним стоял солдат, наставив ствол винтовки прямо ему в грудь. На дальней стороне площади распахнулась дверь центра связи. Вышел один из двух немецких офицеров и сделал знак офицеру греческому. Тот, в свою очередь, ткнул пальцем в сторону Сола.