В объятьях зверя

atranquility

Деймон сам не понимал, что произошло в этот момент, но когда Елена произнесла последние слова, он почувствовал, как по коже побежали мурашки. Это продолжалось всего несколько секунд, но это мимолетное мгновение почему-то очень ярко отпечаталось в его памяти.

— А для меня было здорово провести лучший свой отпуск за последние пять лет и понять, что с девушкой, которая ложится спать в десять часов вечера, может быть намного веселее и приятнее, даже чем с шумной привычной компанией.

Елена взглянула на Деймона: он улыбался. Они смотрели так друг на друга в течение, наверное, полуминуты, почти не моргая, и не говорили ни слова, будто бы их на это время просто выключили из реальности. Они продолжали молчать, даже когда отвели взгляды, но теперь тишина не угнетала.

В какой-то момент Елена опустила глаза на надпись на запястье. Елена никогда не любила

татуировки: они всегда ассоциировались у нее с чем-то грязным, запретным, потому что с самого детства представление о них было связано с тюрьмой. Этот стереотип усилился, когда она познакомилась с Тайлером, чьи татуировки-рукава выглядели настолько зловеще, что представлялись какими-то мистическими, сверхъестественными. Но сейчас фраза, выведенная на запястье, не вызывала никакого отвращения — наоборот, какой-то необъяснимый трепет и благоговение. Гилберт провела пальцами по четко очерченным буквам, едва касаясь их. «Пока дышу, надеюсь». Эти слова Овидия были знакомы Елене очень давно, но, наверное, только сейчас они обрели для нее истинный смысл. Она была опустошена, разбита и загнана в угол, как маленький беспомощный зверек, которому неоткуда было ждать спасения. Стефан день за днем наносил ей удары гораздо страшнее физических издевательств. Но все это время будто бы кто-то посторонний все равно оставлял в глубине ее души веру: есть другая жизнь, другой мир, где нет места боли. Это чувство было необъяснимым, совершенно нелогичным, но, тем не менее, оно жило в сердце. И именно оно помогало держаться на плаву. Стефан мог лишить Елену всего, но ему так и не удалось погасить в ее сердце этот маленький огонек, который иногда совсем ослабевал, а сейчас вспыхнул ярким сильным пламенем, превратив надежду в уверенность.

— Деймон, — вдруг негромко позвала Елена, и он, отвлекшись от своего смартфона, подошел к ней. — А Джереми может… Превратить этот рисунок в настоящую татуировку?

Деймон пристально посмотрел на нее, склонив голову чуть набок.

— Ты действительно этого хочешь?

— Да.

И теперь Деймон понимал, что это не сиюминутная прихоть и не результат выпитого алкоголя. Это осознанное решение, потому что этот рисунок значил для Елены гораздо большее, чем он мог себе представить — он видел это по ее глазам. Быть может, именно эти буквы в замысловатых узорах, сложившиеся в простые, но такие нужные слова, это и есть ее первый шаг к той жизни, о которой она так долго мечтала.

Следующие пять дней пролетели как один и, чем ближе был день отъезда, тем тоскливее у Елены становилось на душе. Уже сейчас она понимала, что ей даже не столько грустно прощаться с приветливым солнечным Лос-Анджелесом, который подарил ей так много впечатлений и познакомил с прекрасными ребятами в лице Бонни и Кая, сколько тяжело осознавать, что теперь она снова будет жить одна. Как и раньше, она сможет видеть Деймона только по выходным. Вот только если пару месяцев назад эта мысль вызывала облегчение, то теперь от нее было так тоскливо, как это обычно бывает в детстве, когда ты проводишь все лето с родственниками, которых видишь очень редко и скучаешь по ним: ты прыгаешь с тарзанки, пропадаешь целыми днями на пляже, катаешься на водных лыжах, они разрешают тебе есть мороженое в любых количествах и даже ложиться спать далеко после двенадцати, — но лето пролетает очень быстро, и приходит время возвращаться домой. Там тебя ждут родители и друзья, но раз за разом все равно так нестерпимо хочется вернуться в эти летние дни. За это время Елена не просто привыкла к этому человеку — она будто бы стала с ним единым целым, словно кто-то связал их тысячами незримых, но невероятно крепких нитей. Она не знала, когда наступил момент, когда представить жизнь без него стало трудно. Ей казалось, что она знала его очень давно. Еще задолго до того, что объединило их, до встречи со Стефаном, до переезда в Нью-Йорк. Всю жизнь.

Елена и Деймон выезжают из Лос-Анджелеса в четверг утром, чтобы к воскресенью уже оказаться в Нью-Йорке. В этот раз они останавливаются разве что на заправках и в придорожных мотелях, чтобы провести там ночь, а затем снова отправиться в путь, но даже такая дорога не кажется скучной. Они по-прежнему разговаривают обо всем на свете, смеются, и в такие моменты тоска отпускает. В какой-то момент Деймон находит в бардачке несколько дисков с музыкой, и они с Еленой решают опробовать их все. Электро, инструментал, рэп, поп, самые популярные композиции последнего десятилетия, музыка двухтысячных, навевающая ностальгию, ретро восьмидесятых и девяностых —

на дисках оказываются записаны песни, кажется, абсолютно на любой вкус и настроение. Однако у Елены начинают бежать мурашки, когда из динамиков она вдруг слышит первые аккорды своей любимой песни — Love To Hate You группы «Erasure». А когда Деймон делает громкость больше и начинает подпевать, ей кажется, что она попадает в какую-то нирвану — в голове не остается никаких мыслей — только любимый мотив, музыка и слова песни, которые она давно знает наизусть. Деймон, видя ее реакцию, улыбается и вскоре Елена, забыв о стеснении, начинает петь вместе с ним. Они по-разному понимают и воспринимают эту музыку, но все равно находятся на одной волне и получают настоящий кайф ото всего происходящего. Окна в машине открыты, ветер, дующий в них, становится сильнее за счет большой скорости хода, а в окнах проносятся виды Гранд Каньона, и кажется, что кровь вот-вот вскипит.

Чем ближе они подвигаются к Нью-Йорку, тем холоднее становится на улице и тем меньше солнца возможно увидеть днем. Приближение осени здесь ощущается гораздо сильнее, чем на Западном побережье, но Елена за свои годы жизни в этих местах уже привыкла к такой погоде. Деймону все чаще начинают звонить из офиса, и он уже с энтузиазмом переключается в «рабочий» режим — раздает указания, отвечает на вопросы, с кем-то яростно спорит. Они приезжают в Вест-Вилледж в воскресенье вечером, и поначалу Елене даже становится непривычно от видов тихого безмятежного городка: за это время она уже успела привыкнуть к шуму грохочущих баров и огням небоскребов. Дома Деймон задерживается от силы на час, лишь попив чаю и, попрощавшись с Еленой, снова отправляется в путь, чтобы вернуться в Нью-Йорк, пока не стемнеет. В эту ночь она еще долго не может заснуть: дома кажется слишком тихо и пусто. Она невольно вспоминает о Деймоне и сама пугается своих мыслей о нем. Это странно и, может быть, неправильно, и Елена пытается убедить себя в том, что это — просто следствие ее эмоциональности и впечатлительности, а еще — проведенного вместе отпуска. Однако бороться с самой собой оказывается трудно.

Наверное, впервые за долгое время Деймон был не рад возвращению домой. Всего за каких-то полтора месяца он так отвык от пустоты дома и холостяцкой жизни в целом, что теперь возвращение к этому сводило скулы будто бы кислотой. Как бороться с этим, он пока не знал, но его спасением стала работа. Каждый день — новые люди, важные встречи, решения, от которых зависит слишком многое, — все это увлекло его, как сильнейший водоворот, и он не ожидал каких-то глобальных изменений в своей жизни в ближайшее время. Однако за него все решил один звонок.

В понедельник вечером, когда уже Деймон собирался домой, на его мобильнике раздался сигнал входящего вызова, и, взглянув на экран, он немало удивился: на нем высветился телефонный номер Грейсона. Отец никогда не звонил ему, не интересовался его жизнью, не спрашивал о планах и последних новостях. Деймон привык к этому. Именно поэтому звонок Сальваторе-старшего сильно его насторожил, и это подтвердилось его холодным тоном, которым он попросил заехать к нему после работы. Деймон не понимал, что произошло, но просьбу отца решил выполнить.

Когда Деймон появился на пороге родительского дома, Грейсон даже не поздоровался с ним, а лишь едва заметно кивнул и сказал ледяным тоном: «Проходи».

— Грейсон, что-то случилось? — терзаясь нехорошими предчувствиями, спросил Деймон, когда зашел вслед за отцом в просторную гостиную.

Грейсон на протяжении какого-то времени молчал, и в поразительной тишине, царившей в помещении, в которой раздавалось только негромкое постукивание каблуков туфель Грейсона и скрип половиц, казалось, можно услышать стук собственного сердца. Наконец, мужчина повернулся к сыну и с ядовитой усмешкой с плохо скрываемым отвращением спросил:

— «Что случилось»? А ты сам не хочешь рассказать?

— О чем?

Грейсон плотно сжал губы и в упор посмотрел на сына, однако на лице у Деймона не дрогнул ни один мускул. Он не боялся.

— Ну, наверное, о том, каково это — спать с женой брата.

В этот момент Деймону показалось, будто бы в здании, в котором он находился, прогремел мощнейший взрыв, и осколки от разбитых стекол вонзились ему в кожу. На несколько секунд он словно бы оказался под этими завалами мощных сводов и ничего не слышан, был будто бы оторван от внешнего мира. Но вопреки всему, осознание реальности вернулось очень быстро. Все прошедшие полтора месяца в этот момент промелькнули перед Деймоном, как одна картинка, и в сознании был только один вопрос: «кто?»