В оковах его власти
Шрифт:
Я связался со множеством клиник, и все говорили одно: пока что транспортировать нельзя. Время. Время. Время. Оно утекало сквозь пальцы как вода. Я не знал, что мне сделать еще, чтобы просто вернуть своего сына и поставить его на ноги в ближайшее время. Кому нужно было продать душу?
И вот около полуночи, когда мой сон был пограничным, схожим скорее на дрему, сквозь мутное сознание просочился настойчивый звук приборов. Я вскочил и стремглав врубил свет, чтобы увидеть взгляд собственного сына, наполненный болью и страданием. Рустам смотрел на меня и тихо шептал что-то неразборчивое.
—Рустам, сынок, — нежно коснувшись лица, я не никак не мог наглядеться. Он открыл глаза, он пришел в себя. Все внутри поднялось вверх и раздулось до невозможных размеров. А затем прозвучал протяжный стон.
—Отойди…от меня. Отойди…и никогда…не приходи больше.
Слова впивались в меня острыми иглами, но я лишь кивнул, ясно осознавая готовность к подобному исходу. На другой прием я и не рассчитывал, а потому, позвав врачей, мне пришлось выйти за дверь и смотреть на сына сквозь окно. Боль упорно разъедала тело, но я принимал ее с радостью. Если такова цена жизни, я приму и это.
Больше он не пустил меня в палату. Ни слова, ни полслова, последнее, что я услышал, было «не приходи больше». Бывают моменты, ломающие тебя вдоль и поперек, бывают такие, что полностью меняют тебя как человека. А бывают такие, что убивают, но при этом дают успокоение в какой-то степени. Легкость. Заслуженную.
Все верно, я не просил прощения, я просил жизни для сына. Это все, что мне было нужно, я это и получил. Спасибо, Господи.
В тот день я впервые в жизни пошел в церковь при больнице. Не зная и не понимая, как себя вести, я скромно встал у входа и положил все, что было в кармане, в корзину «На благоустройство храма». Так и простоял всю службу, считая единственно верным именно это в данный момент. Стоя там и слушая пение церковных хористов, в голове впервые образовалась пустота.
Целое ничего. Но впервые за очень долгое время мне стало легче. Даже если ты умер, надежда все равно остается?
ГЛАВА 26
МАША
Я встала у окна, держа в руках стакан с водой. Содержимое то и дело выплёскивалось на подоконник и на руки. Тремор никак не проходил, но я упорно старалась держать стакан, чья прохлада освежала и немного отвлекала от происходящего.
Сашу я почувствовала сразу, как только увидела свет фар во дворе. Черная массивная машина заехала через кованные ворота и остановилась. Охрана мигом высыпалась из смольного зверя, а затем вышел и мэр. Даже издалека было видно, что он словно стал новой версией себя. От него исходили волнами черные лучи чего-то едва читаемого, но, безусловно, пугающего, такого, что заставляло кровь стынуть в жилах. Он поднял голову и посмотрел в упор на меня, и мое тело словно током пронзило, оно превратилось в один большой оголенный нерв.
Отложив стакан в сторону, я буквально отскочила от окна, ощущая безумное сердцебиение, а затем в спину ударило нехорошее предчувствие, оно ползучей змеей разносилось по коже, оставляя липкий след ядовитого страха.
Пара минут, и Белов зашел в комнату, дверь грузно ударилась о стенку, издавая громкий звук. Мы молчали, оба явно испытывая что-то, что означало бы начало конца. Я жадно рассматривала изможденное лицо, усыпанное синяками и ссадинами. Небритое и сейчас напоминало лицо человека, давно пьющего и спускающего свою жизнь в унитаз, чем лицо выдающегося мэра.
Он медленно шел в мою сторону, и каждый его шаг равнялся очередной волне паники в моей душе. Она росла и росла, не оставляя мне ни малейшего выбора к спасению, только разве что захлебнуться в собственных чувствах.
Когда расстояние между нами было буквально пару сантиметров, он посмотрел на меня, и я отшатнулась, увидев в этом взгляде все самое страшное, что только можно представить в своей жизни.
—Больше всего в жизни я хотел жить, но не вышло. Сейчас я хочу прекратить портить людям их жизнь и будущее, и снова не выходит. Я хочу тебя так запредельно сильно, что никак не могу сломать себе руки, дабы не касаться тебя. Может меня просто надо убить и станет легче? Не знаю, — он коснулся моего подбородка и поднял голову так, чтобы я в полной мере увидела весь ужас. —Я хочу, чтобы ты исчезла, сбежала, растворилась, чтобы ты уехала так далеко, как только можешь. Беги, чтобы я тебя никогда не нашел тебя, исчезни. Сделай все, чтобы у меня не было ни единого шанса встретить тебя вновь. Я создал счет на твое имя, ты снимешь все и исчезнешь, у тебя будут все возможности в мире, а за отца можешь не переживать. Я сделаю все возможное и невозможное, он будет жив и здоров, а там заберешь его через кого бы то ни было туда, где будешь жить. Но ты никогда, — прошипел он, сталкиваясь лбом с моим, — никогда не должна возвращаться сюда. Никогда. Ни по какой гребанной причине, — тяжело выдохнув, он резко втянул носом воздух.
—Я…не понимаю, почему…Я просто не буду попадать вам на глаза, но тут мой город…
—Потому что я сломаю тебя как игрушку, и потому что я не смогу больше остановиться. Считай, что сегодня последний акционный день. На большее меня просто не хватит, резервов нет и не будет. Я присвою тебя против твоей воли и несмотря на запреты, я буду делать с тобой все то, о чем мечтает мое долбанное больное воображение, и мне больше не будет жаль, Ма-ша, — широкие ладони легли на мои щеки и несильно сжали, отчего губы выпятились вперед. Белов смотрел на них так, как смотрит оголодавший и страдающий от жажды путник на накрытый всякими яствами стол.
—Беги, Маша, беги отсюда! — он резко наклонился ниже и больно впился в мои губы, вынуждая испытывать то, чего я никак не могла понять. Боль с наслаждением, этот невозможный микс сносил голову сильнее, чем сносит голову наркоману очередная доза. Огонь расползался по горлу и сжимал словно в тисках.
Я начала стучать по груди, одновременно плача, ведь все это до чертиков меня пугало. Я чувствовала привкус горького алкоголя и выкуренных сигарет, что буквально припечатывали меня к полу.
Ногтями я впивалась в его кожу, стараясь оттолкнуть от себя, но становилось только хуже, он сильнее сжимал меня в объятиях и давил сверху весом. В какой-то момент слезы хлынули из глаз, и я закричала, замахнувшись и больно ударив мэра по лицу. Путы спали, он резко качнул головой, смотря исключительно в пол. По щеке разливалось бурое пятно, а моя рука уже начинала ныть.
—Кем вы себя возомнили? Кем?! Вершителем судеб, да?
Во мне кричал страх, а еще ужасное чувство несправедливости. Я топнула ногой, стирая слезы с щек. Мэр стоял, не двигаясь и не шевелясь. Словно статуя он был передо мной. Только жилка на луб пульсировала, да скулы ходили ходуном.
—Каких тебя, блять, еще доказательств надо? Что я должен сделать, чтобы ты поняла, что я чудовище? Чтобы ты поняла, что надо бежать как можно дальше? Мне тебя трахнуть, что ли, как шлюху какую? Что мне сделать, МАША?! — он кричал, пока я дрожала и плакала, медленно отступая от него, как отступают от человека, способного причинить боль. Физическую, моральную.
Паника сковала тело, и дрожащими руками я нащупывала стенку, чтобы двигаться ровно по ней, имея хоть какую-то стабильность рядом.