В осаде
Шрифт:
— Что? — шепотом спросил он.
— Приказ слышал? — пробасил, затеня веками глаза, Кикоть.
— Я чужих приказов не слушаю!
В тот же миг плеть Кикотя взметнулась в воздух, и одновременно блеснувший в руке Фитиля нож упал на землю
— Это в подарок! — Кикоть снова дернул рукой, и Фитиль схватился за щеку.
— Семен! — гаркнул Кикоть. — Взять! В холодную! А этих, — он указал нагайкой на троих застывших партнеров Фитиля, — по сотням и под надзор!
Семка, подталкивая пистолетом в спину, увел поскрипывающего зубами Фитиля, а трое его сподвижников ушли сами, не выражая никакого протеста, но с особой зоркостью приглядываясь к тем, кто был во дворе.
— Шпанка! — сказал Князев. — Связались мы с разбойником этим!
— Анархия не знает запретов! — сказал Гольцев, с внезапным митинговым жестом выкидывая вперед руку, — Мы всех берем, кому по пути с нами. Старый мир калечил человека, а мы нравственно обновляем его.
— Под пулю не лезут, а як грабить — впереди, — сказал Охрим. — Кого же пошлем до городу?
Князев оглянулся на Клешкова.
— Есть такой человек, — торопливо сказал он, — есть, есть. Надежа-парень, голова! Иди-ка сюда, Саня. Вот и дело тебе придумали. Друга своего повидаешь, наставника Василь Петровича.
— Он? — спросил Охрим, единственным глазом сверля Саньку.
— Он да ваш, они и справятся. Народ молодой, ловкий!
— Ладно, — сказал Охрим, — по мне все одно, он так он. Иди, хлопец, готовься. Ночью перебросим.
За час приготовления были закончены. Семка должен был сопровождать Клешкова и в городе, третий оставался их ждать вместе с конями. Вернуться надо было как можно скорее, но обязательно с ответом от князевских друзей.
Семка и Клешков сидели на крыльце. В хате ссорились хозяева. Сумерки были черны и плотны, а ночь обещала быть лунной. Пока луна еще была затенена облаками и внезапный ее свет то начинал свое брожение по двору, то исчезал. Семка насвистывал какой-то знакомый мотив, а Клешков, у которого от напряжения дрожала каждая жилка, чистил наган. Он с усилием протирал промасленной тряпкой барабан. Руки его были перемазаны ружейным маслом.
— Побачу красных, — скача. Семка, — я с ими давно не здоровкался.
Вдруг в конце села лопнула огненная вспышка и сразу взвились и раскатились выстрелы, топот и сполошной дикий несмолкаемый крик.
Клешков упал во тьму, ушиб локти, ужалился о какую-то жухлую крапиву, стал набивать барабан нагана патронами и пытался понять, происходит. У поскотины рвались бомбы, со всех сторон вспыхивали и гасли огни выстрелов. По улице в темноте, ревя и стреляя, неслась конная толпа. Крыша штаба пылала, раскидывая вокруг пучки соломы, раздуваемой ветром.
В свете пламени видно было, как мечутся перед штабом люди, как взвиваются со ржанием на дыбы кони, как снова и снова какие-то всадники швыряют на крыши хат горящие факелы.
Мимо с криком пронеслось несколько человек. Кто-то заматерился за плетнем и выстрелил. В ответ с громом ударило несколько обрезов. Человек за плетнем крикнул и затих. На дороге билась и кричала раненая лошадь, а около нее бешено ругался какой-то человек.
— Митька, — услышал Клешков Семкин голос, — попался, сука!
Тотчас же снова ответил грохот обреза.
— Митька! — орал где-то поблизости невидимый в темноте Семка. — Кончай свою петрушку! Сдавайся! Я тебя на мушке держу!
Опять грохнуло и злобно-пронзительный голос крикнул:
— Семка-холуй! Передай свому Хрену, доберусь я до него.
Опять ударил обрез и вслед за тем револьверные выстрелы. Пронесся всадник, окликнул кого-то и спешился. Они были близко. В дальнем отсвете горящего дома видно было, как один спрыгнул с лошади, другой вскочил на нее. Опять торопливо зачастили револьверные выстрелы. Пеший вдруг упал, а конный с места рванулся в карьер и исчез во тьме.
Оглушенный, не сумев разобраться в том, что происходит, Клешков непрерывно думал лишь об одном: кто это мог быть? Если красные, то как вести ему себя в этой схватке? Если не красные — то кто же?
Стрельба стала стихать, больше не слышно было лошадиного топота. У пылавшей вдалеке хаты столпился народ, откуда-то катили бочку, видна была высокая фигура в папахе, возвышавшаяся над толпой. Кикоть — узнал Клешков.
Впереди на дороге копошились тени. Неслышно встав, он пошел к ним, держа наготове наган. По голосу один был Семка.
— Вставай, сволота! — бормотал он, силясь кого-то поставить на ноги. — Хуже будет!
— Не стращай! — отвечал ему натужный бас. — Не стращай, бандюга! Скоро всем вам каюк!
Семка чем-то ударил человека, тот простонал и свалился на землю.
— Сем! — окликнул Клешков адъютанта. — Чего это ты?
— Колупаевские, — пробормотал, отдуваясь, Семен. — Врасплох хотели, гады!
— Так это они были? — разочарованно спросил Клешков. — Я думал, красные!
— Красные! — сказал Семен и сплюнул. — Те раньше с голоду подохнут, чем сюда вылезут! Колупаевские, сволота!
— А этот кто? — спросил Клешков, наклоняясь.
— Митькин дружок! — Семка ударил ногой в тупо ответившее на удар тело. — Ладно, и до самого доберемся.
— Упрямый этот Митька, — сказал Клешков, — против самого батьки лезет.
— Настырный! — ответил адъютант. — Пошли к штабу.
Но к ним уже спешил кто-то еле видный в свете пожара.
— Нашел! — пропыхтел запыхавшийся Князев. — А я, голуби, уж боялся, не пристукнули ли вас.
— Тебя вот как не пристукнули? — процедил сквозь зубы Семка.
— Вот, ребятушки мои, вам мешок, возьмите с собой, — приказал Князев. — В нем — хлеб. Ежели застукают, один выход — спекулянтами прикинуться. Теперь пора, я вас провожу за посты, договорю, чего не досказал, а тебе, Сема, к батьке надо. Дюже ждет тебя батько…
Перед расставаньем Князев настойчиво зашептал в ухо Клешкову:
— Запомни — три стука, потом: «От Герасима вам привет и пожеланье здоровья». Ответ: «Спаси Христос, давно весточки ждем». И чтоб этот обормот, — он чуть заметно кивнул в сторону Семки, — не слышал. Учти!